офисных блузках. Что здесь не может прыгать солнце, как мяч, и нельзя лежать на траве, щупая ее лопатками. И вино здесь лишено игривости. Оно разливается в правильные бокалы и пьется во время делового ужина согласно этикету: красное – к мясу, белое – к рыбе, сладкое – к десерту.
Переезд дался очень сложно. Глеб сидел спиной к двери кладовки, не в силах смотреть, как она расставляет свои туфли. Он физически не мог этого выдержать. Его убивал шелест упаковочной бумаги, ее болтовня и огромные глаза, как у любопытной стрекозы. Вдруг стало очень страшно, и вернулись прежние сомнения, что он не готов. Что все случилось слишком рано. Что поздно для любви. Милена почувствовала его напряжение, но продолжала развешивать эластичные трикотажные платья. А потом затаилась. Стала невидимой. Молчала несколько дней, сонастраиваясь с ним, его ритмом и его домом. Все размышляла, как безболезненно и незаметно просочиться в стены, не переставив даже фоторамку из каленого стекла и не зацепив полку с книгами, пластинками и в беспорядке сложенными бумагами. Не поменяв местами кофейный сервиз с чайным. Не перепутав запах и цвет постельного белья.
Всюду были портреты его бывшей жены. В шкафу теплыми рядами висели шубы из коротко стриженой норки, вечерние платья для театра, и стояли сапоги без каблуков на каждый день. Вместительные сумки-постер на балетные темы и бежевые от Chanel. Рубиновые ремни и пара серебряных браслетов. И тогда Милена поняла, что нужно знакомиться. Знакомиться с человеком, который продолжает здесь жить и диктовать погоду, избавляясь от ревности к женщине без тела. Поэтому, когда Глеба не было дома, Мила присела перед ее изображением:
– Ну, здравствуй.
Они смотрели друг на друга без злости и разъедающей зависти. Не соперницы. Скорее соратницы.
– Поговорим?
Женщина с портрета улыбнулась и подалась чуть вперед:
– Давно пора.
– Я его люблю так, как любила ты. Так, как любили все до меня.
– Я его тоже продолжаю любить.
– Я не гоняюсь за легкой старостью, не преследую цель поменять Крым на Киев. Да и как можно сравнить эти два края? Просто испытываю чувства нежности и уважения. Ведь любовь нельзя придумать или сочинить. Она – некая святость, равносильная чуду.
Милена перевела дыхание. Из глаз текли слезы и собирались в ложбинке между грудями. Глаза на портрете тоже были влажными.
– Он тебя помнит. Глеб так долго решался – практически год. Каждый вечер он закрывается в кабинете и молчит. Я знаю, что он молчит не один. Он молчит с тобой. И только потом выходит, снимает рубашку и просит меня достать запонки из рукавов.
– Раньше это делала я.
– Извини.
– Не стоит.
– Он только вчера решился раздать подругам твои шубы. Шубы, которые вы покупали вместе в Берлине и Риме. Достал с верхней полки жесткое пальто из меха ламы и норки. Итальянская поместилась в маленький пакет. Обувь обещал отвезти педикюрше, так как та всегда хвалила твои стопы и модельные сплетения кожи с правильно пришитыми подпуговицами.
