монахиням; они подняли женщину в белом с земли и куда-то ее понесли; две из них поддерживали ее за плечи, а третья – за ноги. Когда ее проносили мимо Луки, он прямо-таки вжался в спасительную тень какого-то темного дверного проема, и его не заметили, хотя прошли совсем близко, и ему было хорошо слышно, как тяжело они дышат; по лицу женщины в белом текли слезы.
Зрелище было в высшей степени странное. Лука обратил внимание на то, что, когда монахини подняли беглянку с земли, одна ее рука упала и повисла совершенно безжизненно: женщина явно была без сознания. Видимо, чувств она лишилась уже в тот момент, когда ее оторвали от запертых ворот. Голова ее бессильно запрокинулась назад, тонкие кружева ночной сорочки и полы длинного капота волочились в пыли. Впрочем, на обычный обморок это было как-то не очень похоже. Казалось, девушка уже простилась с жизнью – глаза закрыты, юное лицо безмятежно, – и тут Лука вдруг заметил такое, что, не сдержавшись, охнул. На безжизненно свисавшей почти до земли руке девушки была отчетливо видна сквозная рана в ладони, откуда обильно сочилась кровь! Вторую руку заботливо приподняли и уложили вдоль тела, но Лука все же сумел увидеть, что и под ней на капоте расплывается кровавое пятно. Господи, да у нее же руки распятой! Лука похолодел от ужаса, но заставил себя остаться на месте, по-прежнему скрываясь в глубокой тени. Он был не в силах отвести взор от этих странных и страшных ран, а потом обратил внимание и на кое-что еще, произведшее на него не менее жуткое впечатление.
У всех трех монахинь, которые несли бесчувственную беглянку, на лицах было выражение восторженной безмятежности. Когда они, шаркая ногами, проходили мимо него со своей обмякшей, истекающей кровью ношей, он отчетливо видел, что на устах у них сияют легкие улыбки, словно они испытывают некую тайную радость.
Но самое главное – глаза у всех трех тоже были закрыты, как и у потерявшей сознание девушки!
Лука выждал, пока они, словно лунатики с закрытыми глазами, пройдут мимо него – казалось, они несут не человека, а плащаницу, – и вернулся в свою комнату; там он опустился на колени возле постели и стал истово молиться, прося Бога даровать ему достаточно мудрости и терпения и помочь побороть сомнения в собственных силах, дабы он мог раскрыть те злодеяния, что, безусловно, творились в этой святой обители.
Лука все еще горячо молился, преклонив колена, когда в дверь к нему постучался Фрейзе. Он принес кувшин горячей воды для умывания, ибо рассвет уже наступил и колокол звонил к заутрене.
– Я подумал, что ты тоже захочешь пойти к мессе.
– Да, конечно. – Лука неловко поднялся с колен, перекрестился и поцеловал крест, который всегда носил на груди – этот крест ему подарила мать на четырнадцатилетие; в тот день он видел ее в последний раз.
– Гнусные вещи тут творятся! – зловещим тоном сказал Фрейзе, плеснув воды в тазик и кладя рядом кусок чистой ткани.
Лука обмыл лицо и руки водой, потом сказал:
– Знаю. Господь
