до сих пор оставалась в совершенной неизвестности. Судьба, кажется, отделила ее от людей какою-то страшною бездною, так что, живя посреди их, посреди столицы, ни она их не знала, ни они ее. Они оставили ее не знаю для чего – она оставила их для своей Греции, для Греции, которая, кажется, одна наполняла все ее мечты и чувства: по крайней мере о ней одной говорит каждый стих из нескольких десятков тысяч, написанных ею. Странно: семнадцати лет, в России, девушка бедная, бедная со всею своею ученостью! Знать восемь языков; с талантом поэзии соединять талант живописи, музыки, танцеванья; учиться самым разнородным наукам, учиться беспрестанно; работать все детство, работать всю первую молодость, работать начиная день, работать отдыхая; написать три больших тома стихов по-русски, может быть, столько же на других языках; в свободное время переводить трагедии, русские трагедии[128], – и все для того, чтобы умереть в семнадцать лет, в бедности, в крайности, в неизвестности!
Жалко видеть, как она, бывши еще четырнадцати лет, перевела лучшие песни Анакреона на пять языков, приложила к ним подробный грамматический разбор греческого подлинника и поднесла покойной императрице Елисавете Алексеевне, прося ее внимания
К плодам трудов упорных,
В дни детства предприятых[129].
Покойная императрица прислала ей фермуар с бриллиантами. Неизвестно, надолго ли стало ей это пособие: семейство ее осталось в крайности, она умерла в чахотке. Через два года уже после ее смерти ее высочество великая княгиня Елена Павловна пожаловала одному из ее учителей за ее же переводы кольцо с бриллиантами. Публика, с своей стороны, быть может, не прочтет ее сочинений: и в самом деле в них еще больше труда, чем таланта, и слишком много учености: помните Черного Доктора в «Стелло»[130]?
В этом же году вышло еще собрание стихотворений другой писательницы[131], также молодой, но уже давно известной по многим сочинениям, разбросанным в журналах и альманахах. В легких, светлых, грациозно волнующихся стихах отразились здесь самые яркие, звездные минуты из весенней, чистой, сердечно-глубокой жизни поэтической девушки. «Мечта о любви», «Сон», «Стихи к чародею», «Разочарование», «Воспоминанье детства», «Деревня», «Звездочка», «Минуты безнадежности», «Смерть девушки-друга», «Стихи к любимому поэту», «К ней», «К нему», «Тоска по лучшем мире»[132] – одним словом, все струны молодого поэтического сердца отозвались здесь в одной идеальной гармонии. Кажется, здесь все правда, все от сердца, ни одно чувство не выдумано – и в этом отношении особенно замечательна эта музыкальная исповедь девушки-поэта. Язык ее чистый, гармонический, иногда мужественно силен, часто необыкновенно грациозен. Несмотря, однако, на красивость каждой пьесы, в общем их впечатлении есть что-то грустное. Все слишком идеальное, даже при светлой наружности, рождает в душе печаль каким-то магнетическим сочувствием
Е. Кульман перевела четыре трагедии Озерова на иностранные языки
И. В. Киреевский неточно цитирует посвящение, адресованное императрице. –
Подразумевается книга А. Виньи «Стелло, или Голубые бесы. Повести, рассказанные больному Черным доктором» (1832). –
Речь идет о Н. С. Тепловой, печатавшейся в «Телескопе», «Московском телеграфе», «Северный цветах». В 1833 г. в Москве вышла книга «Стихотворения Надежды Тепловой». –
Названия некоторых стихотворений приведены неточно. Должно быть: «Любовь» (у И. В. Киреевского – «Мечта о любви»), «Безнадежность» («Минуты безнадежности»), «На смерть девы» («Смерть девушки-друга»), «К любимому поэту» («Стихи к любимому поэту»). Стихотворений с названиями «Воспоминанье детства», «Деревня», «К нему», «Тоска по лучшем мире» в упомянутой книге Тепловой нет. Можно предположить, что Киреевский имел в виду стихотворения «К родной стороне», «Весна», «К…», «Скука». –
