почитай, вся Россия теперь знает, как и вас, Александр Валерьевич, – польстил самолюбию бывшего депутата Петрович. – Я в своем вагончике вроде как у телевизора сижу, одни знаменитости мимо меня ездят. То актеры, то политики, то предприниматели. В центре мировых событий вращаюсь, если можно так выразиться, – выспренно сообщил Петрович. – Вот раньше, когда я на ракетной точке служил… – Петрович перехватил раздраженный взгляд Раисы и тут же спохватился: – Вы в такую рань не затем выбирались, чтобы мои бредни слушать, – отставной полковник бросился к шлагбауму, и полосатая доска взлетела вверх.
– Счастливо, Петрович, – бросил Скворцов в открытое окно машины, проезжая мимо привратника.
То, что Петрович раньше служил полковником, придавало всем его ужимкам солидность, хотя, в общем-то, охранником он был никудышным. Двое его сменщиков, молодые, крепко сбитые парни, могли бы постоять и за себя, и за чужую собственность, которую охраняли. Петрович же, общительный и подобострастный, отличался трусостью. Лишь только темнело, он запирал дверь вагончика изнутри и гонял чаи, предоставляя заботиться о поселке двум здоровенным псам, грозным с виду, но абсолютно безобидным тварям – прикормленным жителями поселка.
– Хороший мужик Петрович – солидный и основательный, – резюмировал Скворцов, останавливая машину у металлических ворот гаража.
На всякий случай Александр Валерьевич первым заспешил в дом: чего доброго, могли остаться кое-какие следы последней гулянки с девочками. Вроде бы две студентки, как смутно помнил Скворцов, все за собой убрали, даже пол в гостиной помыли. Но на пьяные воспоминания полагаться никогда не стоит. Он просиял: гостиная, залитая солнцем, смотрелась как мир в первый день творения, ни пылинки, ни соринки. Бокалы весело сияли в итальянском буфете. Рама одного из стеклопакетов осталась приоткрытой, и весь табачный смог улетучился.
«Молодцы девочки, – подумал Скворцов, – жаль, телефончики их себе на память не оставил».
Картинка прошлого развлечения явственно всплыла в памяти, так явственно, словно девушки до сих пор находились в гостиной. Александру Валерьевичу припомнилось, как широкобедрая блондинка, раздетая им догола, постоянно прилипала разгоряченной задницей к кожаной обивке дивана. Вспомнилось, как на ее чувствительной коже фактурно проступали швы и пуговицы обивки. Вспомнилось, как он сам сидел рядом с обнаженной девушкой и смотрел на ее худощавую подругу, отплясывавшую на журнальном столике невероятную смесь чечетки и вальса. Конечно же, отбивать чечетку босиком можно только упившись до чертиков, но самое странное, у нее это получалось.
«Как же их звали? – Александр Валерьевич наморщил лоб. – Может, я их об этом и не спросил? Хотя нет, как-то же они друг друга называли. Правильно, – Скворцов расплылся в улыбке, – толстую худая называла Милкой, а толстая худую – Тутси. Это не имена, а клички, но было в них что-то возбуждающее».
– О чем ты думаешь? – услышал Скворцов за спиной голос жены.
Девочки, возникшие
