сидят, и старшие с ними. А меня Ольрик за тобой послал, сказал: не надо бы ей нынче за ворота выходить. Велел тебе передать, чтоб ни с кем на улицах не говорила и никуда не сворачивала. Опасно, сказал.
– С кем говорить, – хмыкнула Паола. Улицы все еще казались вымершими; правда, теперь девушка всей кожей ощущала бросаемые из-за закрытых ставней опасливые взгляды. Эд, конечно, не ответит, зачем это все… Вопрос, захочет ли отвечать Ольрик? И стоит ли спрашивать? Война…
Да, учитель так и скажет: «Это война, девочка. Так надо». И, в конце концов, им лучше знать. Ведь в этих лавках, и верно, чего только не бывает. А темная магия сейчас столице уж точно не нужна.
Простучали позади чьи-то торопливые шаги, Паола обернулась, но заметила только край серого плаща, исчезнувший за углом дома. Снова повеяло жутью.
– Пошли скорей, Эд.
Мелькнуло серое впереди.
– Свернем, – предложил Эдька.
– Там тупики, все улицы к нашей стене выходят. Поторопимся лучше.
Теперь почти бежали. Эхо позади двоилось, подгоняло, то утихало, то оборачивалось чужим громовым шагом. Мальчишка оглядывался, вертел головой сторожко. Буркнул раз:
– Дома эти, как слепой между ними.
– К городу привыкнуть надо, – кивнула Паола. Деревенские в столице все поначалу терялись, да что в столице, даже в ее родном городишке – и то…
– Бежим, – взвизгнул Эд, дернул за руку так сильно, что крылатая дева едва не потеряла равновесие. Макушку обдало ветром. Паола обернулась на бегу: в деревянном ставне окна торчала короткая стальная стрела.
До самых ворот гильдии они неслись что было духу. И – надо же такому случиться! – снова Паола врезалась, едва не сбив с ног, в выходившего со двора долговязого подмастерья-рисовальщика. Парень выругался, нагибаясь собрать рассыпавшиеся свитки, Паола всхлипнула, от накатившего ощущения безопасности ослабли сразу и ноги, и крылья, пришлось опереться на Эдьку, хотя мальчишка сам едва стоял…
В глаза бросился слегка развернувшийся пергамент – уверенный росчерк синей тушью, дуга и завиток, край защитного заклятия.
– Что это у тебя? – враз охрипнув, словно чужим голосом спросила Паола.
– А, черновики, – отмахнулся подмастерье. Медленно выпрямился, прижимая к себе ворох свитков.
– Никогда, – зло сказала Паола, – никакие черновики отсюда не выносятся. Вор!
Парень оскалился:
– Лучше пропусти.
Паола раскинула крылья, загораживая проход к воротам.
– Эд, зови учителей. Бегом.
Мальчишка шуганулся к башне. Вор мягко шагнул к Паоле. В полускрытой свитками руке блеснул нож.
– Пропусти, крылатая. Обидно ж будет за какие-то глупые пергаменты помирать.
– Это не пергаменты, – отрезала Паола, – это чьи-то жизни ты украл, шваль, крыса проклятая.
Крылом – вор, очевидно, этого не знал – можно ударить куда сильней, чем рукой. Нож соскользнул, не причинив вреда, и отлетел в сторону. Звякнул, подпрыгнув на камнях. Взгляд Паолы невольно метнулся
