речь, которую я заключаю в кавычки, чтобы было понятно, когда я сделала питстоп в «Формуле один» своих беспорядочных мыслей:
«Ты все время заставляешь работать мой усталый мозг. Я должна подумать. Значимый… Наверное, Саша Булатов. Мой первый учитель жизни.
Мы встретились, когда мне едва исполнилось девятнадцать. Он научил меня профессии журналиста, он дал мне возможность поверить в себя, найти собственный язык и стиль. Он правил мои статьи, а я изучала каждую правку – почему так… Как надо?.. Как будто искала ответ в задаче со множественными неизвестными…
Он был рядом, когда я рассталась с любимым мужчиной. Саша встречал меня из роддома, когда родился мой сын, – вместо отца и мужа. Он помогал мне заработать хоть какие-то деньги, когда мне нечем было кормить свою маленькую семью. И при этом это была Платоническая любовь… Он писал мне стихи. Очень нежные и грустные…
Под громкие скрипы кровати,
В краю, где поют соловьи,
Я буду министром Печати,
Ты будешь – министром Любви.
Но сгинет идиллия быстро,
Быстрей, чем желтеет печать,
И кто-то другого министра
поставит твой сон охранять.
И в час, когда жизнь измочалит
мечты и надежды мои,
Я буду министром Печали,
Ты будешь министром Любви…
Ты будешь при гимнах и флагах,
при птицах, слетевших на юг,
И как-нибудь роясь в бумагах,
найдешь писанину мою.
И глядя на строки поэта,
как небо на листья глядит,
Ты скажешь: «Кончается лето,
Как время, однако, летит».
Грустная это была любовь – поэт и молоденькая журналистка, которой только-только открывался большой мир необычайных возможностей. Но, несмотря ни на что, он все время участвовал в моей жизни или хотя бы был в курсе моих злоключений…
Да, и еще один – Димка Кнуров. Тоже мой бывший босс. У него я училась профессии «политтехнолог» – митинги проводить, забастовки в аэропортах и прочие массовые мероприятия. Он учил меня писать депутатские запросы и публичные речи, допускать в правильном месте нецензурное словцо и заставлять толпу обращаться к поиску великой национальной идеи. Я быстро натаскалась составлять тексты, которые пробирали аудиторию до костей, да и сама готова была рыдать, когда вытаскивала из принтера горячую отпечатанную листовку.
С ним мы гоняли по ночной Москве, пили «напалм», мешая самбуку и абсент, думали о смысле и бессмысленности бытия, танцевали под экстази, обсуждали несбыточные мечты и хоронили любовь. Его – к какой-нибудь очередной южноафриканской фотомодели, или мою – к очередному подонку распространенного в средней полосе славянского типа.
Мы не были любовниками, хотя провели много ночей напролет вдвоем. Мы пили виски, курили, обсуждали его очередной любовный нокаут и мою отправленную в шредер страсть…
