жизнь, теперь можно было ограничиться какой-то яркой сценой – но какой? Сколько революционеров уже расстреляно в кино, наверняка в несколько раз больше, чем в реальности, и все они перед смертью что-то вспоминали, поди придумай что-нибудь оригинальное. Небо, материнская ласка, купание в теплом море, нежный взгляд любимой – все это уже было, надо было найти что-то новое, свежее, такое, чтобы зритель в зале от удивления ахнул – надо же, что этот Буридан выискал…
Пээтер задумался. Детство у Кингиссепа было скучноватое, да и политически не самое подходящее – сын владельца пансиона, вряд ли он ходил в драных штанах с заплатами на коленях. Юность? Первое знакомство с марксизмом? Ну, это получилось бы нравоучительно, как и встреча с Лениным, время таких фильмов прошло, к тому же главный редактор предупредил его, чтобы он не включал Ленина в список персонажей, это слишком сложно, все-все, текст, актера, грим, надо будет согласовывать на уровне Политбюро – но что же тогда?
И вдруг Пээтер понял.
– Когда мы победим, – говорит Кингисепп проститутке, завязывая утром шнурки ботинок, – а однажды мы точно победим, тогда тебе уже не придется идти на панель, мы отправим тебя в школу, ты научишься достойной профессии и станешь уважаемой гражданкой страны пролетариата. Кем ты хотела бы быть?
– Водителем трамвая, – отвечает проститутка.
Ну дура, ничего лучшего придумать не могла, поморщился Пээтер, но вымучивать что-то другое не стал, он ценил идеи, возникшие спонтанно, персонажи должны были вести себя так, как они хотели, а не так, как хотел бы он.
– Ты будешь водить трамваи, я обещаю, – говорит Кингисепп торжественно.
В следующую секунду он снова стоит, привязанный к сосне в лесу под Таллином, винтовки поднимаются, их пустые дула угрожающе смотрят на Кингисеппа.
– Да здравствует власть пролетариата! – кричит Кингисепп.
Получается фальцетом, но что с того, вот и будет поестественнее, никогда не надо бояться, что герой покажется смешным, на то он и герой, чтобы остаться мужественным и в смешном положении – и на лице Кингисеппа появляется последняя, возвышенная улыбка.
– Огонь! – командует Шаляпин, то есть, офицер.
Раздается залп, из дул вырывается белое облако дыма, с деревьев, каркая, взлетают вороны. Камера некоторое время вращается, как в известном фильме «Летят журавли», потом останавливается. Кингисепп лежит на траве, его остекленевшие глаза смотрят в небо, где кружится гордый орел.
Погоди-погоди, он же не мог упасть на землю, если был привязан к дереву, понял вдруг Пээтер, зачеркнул это предложение и написал вместо него: «Голова Кингисеппа падает на грудь», может, этот кадр не такой величавый, но что поделаешь, он немного еще подумал, добавил вытекавшую изо рта струйку крови, такое он в фильмах видел часто, оставил орла, несмотря на то, что теперь тот оказался вне поля зрения Кингисеппа, парить в небе, вывел немного ниже крупными буквами «Конец фильма» и положил ручку на стол.
Ура!
