А третий – мерзнет на Софийской набережной. Ландо тоже нелегко было смириться, что одна и та же его сущность может иметь различные воплощения.
– Не понимаю я ничего в вашей метафизике, – горевал эсер, раскачиваясь, как китайский фарфоровый болванчик. – Грустно и горько необыкновенно. Что я? Где я?
– Ну, представьте слоеный пирог, Платоныч, – терпеливо объяснял Ландо. – Под одним коржом вы изюм, под другим вишня, под третьим слива. Но пирог-то единое целое, прости Господи!
– А кто же убил Сергея Романова? – упорствовал эсер, игнорируя кондитерский образ.
– Вы, батюшка, – твердил Максим. – Именно вы, воля ваша! Натурально, вы бомбу метнули. Из-за чего жертва разлетелась в клочья. А до того неудача вышла. Она как раз сегодня случилась. Но между одним Каляевым и другим – три месяца. Поэтому нам нечего делать в «Альпийской розе». Ваша встреча с самим собой радости вам не принесет. А Савинкова напугает и запутает.
Каляев неуверенно кивнул. Потом указал в сторону ресторанной вывески, крыльца с елками в гипсовых горшках и мерцающих желтых окон. Пресвятые угодники! Да вон же они стоят, Савинков, Куликовский и он, их пускать не хотят.
– Я бы тоже не пустил, – язвительно заметил Ландо. – Два крестьянина приперлись с барином. Это не слишком ли?
Каляев инстинктивно отошел за спину изобретателя.
У крыльца дорогу террористам перегородил швейцар в бакенбардах, фуражке с желтым околышем и в ливрее. Разговор происходил на повышенных тонах.
– Виноват, ваше благородие, – объяснял швейцар, приняв Савинкова за офицера, – в поддёвках не велено.
– Прекрати, братец, – уговаривал Савинков. – Это мои люди, управляющий и кучер. Замерзли мы.
– В поддёвках не велено, – сопротивлялся привратник. – Давайте доложу. Вы, ваше благородие, ужинайте, воля ваша. А им, – он показал варежкой на Куликовского и Каляева, – с кухни вынесут.
– Как ты смеешь, дурак?! – рявкнул Савинков, теряя самообладание. – С какой кухни? Они что, собаки? Ну-ка, зови распорядителя!
– Христа ради, уходите, – взмолился швейцар. – Не можно сюда в поддёвках!
Савинков порылся, вытащил деньги.
– По рукам?
– Ваше бла-го-ро-ди-е! – Тот взвыл, неотрывно глядя на монету. – оно, конечно! Но не могу! Со службы уволят! Дети, внуки малые!
Ландо, переминаясь с ноги на ногу в десятке метров от этой сцены, поморщился.
– Сил нет, Иван Платонович, слушать такое. Разъясните: пустили ли вас тогда в «Альпийскую розу»?
Каляев вздохнул.
– Савинков со скандалом выхлопотал столик в задней зале, подальше от гостей.
– А потом?
– Мы с Борей долго говорили. Он кокаин нюхал. А Куликовский молчал. Только в конце ужина обмолвился, что переоценил свои силы и не может дальше работать в терроре. Потом полночи по Москве бродил, как лунатик, переживал страшно. Видно, не судьба ему.
– Не
