на мысль о серьёзности подхода к обучению. Будто он полностью окунался в некий творческий порыв, чтобы поскорее разделить с учеником упоение музыкой, чувствовать её каждым позвонком, испить до ноты на фортепьяно, а не просто суровостью погрузить в мёртвость теории.
Научение взяло старт. Вокализы не были близки сердцу Элли, но она стойко их переносила, пытаясь найти удовольствие в руладах учителя, когда он правил её. Время делилось на половины: пение и собственно музыка. Первые полтора часа так истощали девочку, словно она опять брала уроки верховой езды, от которой отказались ещё год назад, когда лошадь понесла. Другие же, мелькая, проскакивали, как томики исторических романов перед сном. Но сегодня вечером наступал час, когда собирались в зале с моргающими подсвечниками, как любила Анна. И дата эта случалась далеко не каждый день – чтоб не наскучить, – а в праздники или при особой тоске миссис Пёрк, дабы той хоть как-то можно было отвлечься. Там Элли и собиралась гордо отрекомендовать новую сонату, которая за постоянными повторами чуть ли не казалась сочинённой ею самой.
Убедившись в ритме и эмоциональности произведения и прослушав правки учителя, на сегодня она распрощалась с ним и тут же помчалась в сад навстречу бабьему лету и последним цветам.
Времени до так называемого «званого вечера» членов семьи оставалось немного, минут двадцать – три-четыре сонаты (как мерила она в голове). Поэтому Элли сразу поспешила в свой уединённый любимый уголок, запрятанный в середине небольшого лабиринта из кустов гортензии. Там было всё, нужное для наслаждения мыслью и природой-вдохновительницей: главное – скамья, при относительно открытой взгляду территории увидеть сидящего на ней не представлялось возможным, кроме его зонтика от солнца при наличии такового; подлокотники для маленьких альбомов с секретиками и блокнотов, наподобие того, которым пользовалась Бетти для хранения списков будущих блюд и домашних хлопот; чудный вид на садовые деревья и, если приподняться, на прячущийся вдалеке за большими ивами пруд. Была также мягкая трава для босых ног и, конечно же, пышные ароматные бутоны, вечно чем-нибудь жужжащие и стрекочущие.
Это место разлеглось с торца здания, куда выходило только одно окно. Оно находилось в комнате Мари. Об этой девушке не принято было говорить с тех пор, как Анна привезла её и поселила в дальнем крыле дома, чтоб никто не беспокоил её хрупкий покой. Элли была тогда совсем мала и ничего о том не помнила, да и ребёнка никто не хотел травмировать. От Филиппы она знала только о каких-то двух трагедиях и о том, что Анна спасла девочку от самоубийства.
Окно было, как всегда, задёрнуто. То ли из-за странностей самой Мари, то ли фасадное окно комнаты, которое тоже имелось в её каморке, прельщало бóльшими просторами и глубокими видами.
В любом случае, у Элли сложилось к ней довольно тёплое отношение, несмотря на необычную замкнутость. Она взглянула наверх – вдруг на сей раз и Мари любуется цветущими зарослями разноцветных шапок?
Нет, никого.
Девушка
