помещении. Глаза застлало серой пеленой, голова закружилась, затошнило, но чей-то чёткий и ясный голос, прозвучавший из глубин квартиры, удивительным образом отрезвил меня и прояснил сознание.
– Представьте себе, что в будущем произошло немыслимое. Вы достигли всего. По максимуму. Вы сказали новое слово в искусстве. Ваши выставки проходят по всему миру. Ваши работы стоят миллионы. Крупнейшие университеты приглашают вас читать лекции об актуальном положении дел на передовой творческого фронта. Вы полностью реализовались как художник. А впереди открываются совершенно невероятные перспективы. Такова реальность…
В дверном проёме комнаты, ещё более мутной от дыма, чем прихожая, стоял невысокий седой человек с тёмным волевым лицом. Произнося свою странную речь, он то и дело щёлкал янтарной зажигалкой. Я обратил внимание на мелкие пропалинки, усеивавшие его серый костюм, как будто это была спецовка сварщика. Мне вспомнилась фраза из анекдота: «А ведь я сварщик-то не настоящий». Может рвануть отсюда, пока не поздно?
Закончив вещать, седой вопросительно посмотрел на меня.
– Представил, – сказал я, преодолевая некоторое внутреннее сопротивление. Удивительно, но теперь мне вновь легко дышалось, а тошнота бесследно рассеялась.
– С этого момента живите так, будто вы побывали в своём светлом будущем и твёрдо знаете: его приход неотвратим. Это всего лишь вопрос времени. Действуйте как тот, кому неведомы сомнения. Как тот, кто абсолютно уверен – грядущее великолепно. Сказанного вполне достаточно.
В каждом слове этого человека, в каждом движении ощущалось какое-то нездешнее сочетание непринуждённой аристократической лёгкости и авторитетной вескости. Внешностью и повадкой он больше походил на пожилого и коротко подстриженного Джорджа Лэзэнби, чем на старого армейского дуболома, каковым ему полагалось быть по моему представлению.
Стандартная двухкомнатная хрущёвка генерала Салтыкова не вязалась со статусом её хозяина. Не ощущалось тесноты, хотя комната, в которой мы находились, вмещала помимо шестерых присутствующих несколько книжных шкафов, диван с изогнутыми ножками, пару кресел-кубиков. В одно из них погрузился Салтыков, в другом сидел какой-то неприятный субъект в очках, долговязый и костлявый. Боком к окну, выходившему на монастырь, стоял широкий письменный стол, за который сел Стожар и сразу стал похож на председателя нашего собрания.
Несмотря на поздний час и открытые настежь окна, в комнате было по-июльски душно, а потолок застилало плотное многослойное облако табачного дыма, по которому, как по миниатюрному морю, бродили волны.
Салтыков неторопливо налил себе в стакан остатки «Посольской». Пустая бутылка осталась на журнальном столике у кресла.
– Славлю Икара! – с этими словами генерал выплеснул содержимое стакана на изукрашенный узорами багровый ковёр, лежавший посреди
