про топор, Василий рассмеялся:
– Скажи герцогу, – велел он мальчику, – что топор этот я воткну ему в жопу!
– Бог с вами, сэр, – в страхе отпрянул паж, – в топорной атаке герцог не имеет себе равных…
– Ты слышал, что я сказал, Додик? – в гневе вскричал Василий.
– Да, ваша честь, слышал.
– Иди и выполняй.
Додик послушно повернулся на дрожащих ногах и через минуту друзья увидели его тощую фигурку на деревянном постаменте, служащим ему информаторской будкой. Еще секунду он колебался, слова, которые он произнесет сейчас, могут стоить ему места, а то и головы. Разумно ли рисковать ради какого-то распустившего перья безвестного и хвастливого рыцаря? Но предчувствие говорило ему, что ставку надо делать именно на Васю. В глубине души он знал и предчувствовал это с первых секунд встречи с этим странным невежей: именно это мгновение и этот бой будут воспеты позже поэтами и менестрелями, ибо на арене предстоит самый героический поединок эпохи. Только бы голос не сорвался – вот он звездный час славы, о котором мечтает каждый честолюбивый юноша.
Паж набрал полную грудь воздуха и над ристалищем гордой птицей взвился его звонкий тенор:
– Маркиз Василий де Хаимов – дама сердца герцогиня де Блюм, вызывает на бой герцога Балкруа-второго из Тулуза – дама сердца герцогиня де Блюм!
Гул неподдельного изумления пронесся по зрительским рядам. Несколько человек, словно ужаленные повскакивали с мест, полагая, что безумный паж сошел с ума, ведь он немедленно, в сию минуту будет разрублен на части свирепым рыцарем из Тулуза. Все взоры были обращены на герцога Балкруа, и он воспринял это как призыв к убийству.
– Какому еще супостату не терпится познакомиться с моим топором? – с усмешкой сказал он, и небрежно растолкав товарищей, широким шагом пошел к ристалищу. Ему тотчас подвели коня и подали топор, которым был разрублен ни один рыцарский панцирь на самых знаменитых ристалищах Европы.
– Я жду, – раскатисто гремел герцог, – пусть покажет свою поганую рожу!
Он был прекрасен в эту минуту – высокий, могучий и негодующий исполин, жаждущий крови. Две особы, поднявшиеся вслед за Балкруа, вызвали у публики возгласы удивления. Одна из них была прелестная герцогиня де Блюм, лицо ее исказили признаки сильнейшего душевного волнения. Забыв о цветистом веере, который она изящно держала в левой руке, герцогиня нервно замахала надушенным платочком в правой руке, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот странный незнакомец, дерзнувший бросить перчатку доблестному герцогу. Ее волнение не было наигранным, как это случается у женщин высшего света и заинтриговало публику не меньше, чем весть о том, что непобедимому воину брошен дерзкий вызов неизвестным рыцарем, изъявившим готовность сражаться за благосклонность нежной герцогини. Еще более публику удивило волнение, проявленное другой высокопоставленной особой, которой не пристало показывать на людях столь непозволительную слабость. Это была королева
