ему были понятны, но общий смысл вызывал в нем неподдельный интерес. Он пристально вглядывался в глаза этого энергичного парня, интересно описывающего свое прошлое. Ему было забавно наблюдать за непривычными для горца эмоциями и живой артикуляцией поэта.
Пусть чужбина и богата,
Все же дома лучше.
С каждым днем все неоглядней
Мать – землею тянет.
Пусть другая и нарядней,
Но родной не станет.
Вот я, наконец, и дома.
Счастлив и свободен.
– Знаешь, Махмуд, ведь я не русский, а коми, – почему-то тихо, как-то раз доверился он своему постоянному слушателю. – Я организовал первый в Коми театр на родном языке, ставил пьесы, я прославлял Советскую власть, а меня назвали национал-шовинистом. Обидно… Я хотел, чтобы мой народ мог читать лучших авторов русской и европейской литературы на языке коми. Вот скажи, ты бы хотел приобщиться к лучшим достижениям мировой культуры на своем языке?
Чеченец кивнул.
– Что тут плохого, правда ведь? – произнес Виктор и отвернулся. – Да, я сорвался… начал пить… – с горечью сказал он. – Ведь я коммунист, и мне нельзя… Но я так боялся… – он тяжело вздохнул, низко опустив голову.
Махмуду было в диковинку видеть мужчину в таком унылом состоянии, и он лишь ободряюще похлопал того по плечу.
Рассказ Савина не был удивительным – атмосфера того времени была тревожной, если не гнетущей. Многие знакомые и коллеги Виктора уже находились в заключении, будучи ничуть не более виновными в каких-либо преступлениях, чем он. Савин напряженно ждал своей очереди, находясь в постоянном беспокойстве.
«На всякую мелочь я стал реагировать болезненно, – признавался поэт, – а это приводит все к одному – выпивке».
И все равно в голове Махмуда не укладывалось: что же человек такой мирной профессии был способен натворить на воле, чтобы оказаться здесь? Он с удивлением отмечал, что среди отбывающих наказание почему-то очень много умных и грамотных людей, абсолютно ничем не похожих на настоящих воров, убийц и бандитов. А уж криминальный элемент ему был знаком хорошо.
Преобладание в составе контингента политзаключенных тысяч представителей инженерно-технической и гуманитарной интеллигенции оказывало сильное воздействие на людей по обе стороны колючей проволоки. Им непременно надо было чем-то заместить суровую реальность и куда-то направить весь свой созидательный потенциал. Руководство удивительно легко шло навстречу этим порывам, потому как тем самым тешило собственное самолюбие. Им казалось, что они талантливо и умело руководят творческим процессом, хотя на самом деле главной пользой от надсмотрщиков было просто не запрещать. Поэтому среди этих «потешных полков» появились ансамбли песни и танца, клубы художественной самодеятельности, театры и художественные мастерские, научно-исследовательские лаборатории и
