на фронте. Один в Греции, другой в России. Моника, дочь, служила в ателье мод. В здание попала английская бомба, все разнесла. Остались два мальчика – Кай и Венцель. Венцеля, пожалуй, и считать нечего – не человек он.
Фрау Лизе подошла к двери, толкнула ее, поманила меня пальцем.
Я увидел обои в голубых цветочках, неприбранную койку. Над ней нагнулся плечистый, всклокоченный юноша. Он не заметил нас. Руки его, большие, с длинными белыми пальцами, были в непрестанном, судорожном движении. На койке лежал ранец. Венцель укладывал в него вещи – мыльницу, зубную щетку, носовые платки, пачки сигарет. Потом он пробормотал что-то, опрокинул ранец и высыпал все на одеяло.
– Теперь опять будет укладывать, – произнесла фрау Лизе с какой-то тупой отрешенностью.
Она закрыла дверь.
В прошлом году весной Венцель приехал в отпуск. Вначале был весел, всем сообщал, как ему повезло, – рота попала под огонь «катюши», уцелело только шесть человек. Только об этом и говорил.
– А в последний день побывки стал надевать форму и… это и случилось. Ему кажется, он что-то забыл или потерял…
– Война кончается, – сказал я.
– Его трудно вылечить. Врач сказал, «катюши» ударили внезапно. И Венцель впервые столкнулся с ними, в том-то и дело. Да, в том-то все дело, – повторила фрау Лизе. – Это сильно действует на психику. Вот как повезло ему.
«Скоро мир, – подумал я. – Разрушенный город оживет, задымят заводы, а бедняга Венцель будет вот так каждый день собираться на фронт».
– Ваш Гитлер виноват, – сказал я со злостью. – Ему поклонитесь за это.
– Мы-то не звали Гитлера, – ответила она. – Партийным бонзам, которые отсиживались в тылу, тем он нравился. – Голос фрау Лизе стал громче. – А мы простые рабочие. Честные рабочие. Мой Курт был с Тельманом.
Теперь я понял, почему такой знакомой показалась мне фуражка Курта – кожаная, угловатая, с витым ремешком. Тельман носил такую же!
Фрау Лизе вышла за водой. За окном пищали чайки, их тени носились по комнате.
Еще битый час сидел я в ожидании Кая, томимый нетерпением. Я хоть и решил не задавать вопросов, они все сами соскальзывали с языка, и я кое-что узнал о Кае. Ему двадцать пять лет. Шел по стопам отца – плавал матросом на портовом буксире. Если бы не война, был бы теперь, наверно, рулевым. Увлекался радио, строил приемники. Слушал передачи из Москвы, вместе с отцом. В армии Кай служил шофером. Да, шофером на грузовике. Слыхала ли фрау Лизе о фон Шехте? Нет. Может быть, Кай и называл его, она плохо помнит имена. Неладно с памятью.
«Он или не он? – гадал я. – Неужели тот самый Кайус Фойгт!» Я все еще не верил удаче. И, однако, я не очень удивился, когда передо мной выросла долговязая фигура в зеленом солдатском кителе. Он, он, собственной персоной! Кай опустил корзину с уловом, выпрямился, едва не ударившись головой о притолоку, и узнал меня.
– Господин лейтенант! – воскликнул он, и лицо его осветилось радостью.
Разглядывая
