я нежно называла Лялечкой, служила актрисой Театра на Малой Бронной, муж Лялечки – замдиректора областного театра драмы. С такой родней не было никаких сомнений, кем стану, когда вырасту.
Родители представляли собой невероятно красивую пару. Они поженились во время учебы в ГИТИСе, мама родила меня в двадцать два года, совсем юной. Папа – шебутной хулиган, случалось, выпивал, мог нырнуть в загул. На втором курсе по приглашению Завадского он пришел работать в Театр Моссовета. Однажды не удержался и полез в драку с директором, после чего труппу ему пришлось покинуть.
Папа ездил по городам и весям, ставя спектакли в провинции. Когда я спросила, не хочет ли он вернуться на сцену, ответил: «Ноги моей там не будет!» Пятнадцать лет держал слово, переквалифицировавшись в режиссера и художника, рисовал, оформлял, ставил спектакли. А потом организовал собственный небольшой Театр на Полянке, арендовав помещение полуразрушенной церкви, и актерская натура взяла верх.
Папа никогда меня не воспитывал. Родители разошлись через год после моего появления на свет. Они были так молоды – какая там семейная жизнь! Но мама, мне кажется, всю жизнь любила отца и ждала его…
Женским коллективом: мама, бабушка и моя тетя Таня, которую я называла исключительно Танька, – мы жили в огромной квартире на улице Герцена. Разбавлял обстановку дед, Михаил Юльевич Хейн, но он был постоянно занят в театре, а дома появлялся только вечером. После спектаклей друзья – актеры, литераторы – собирались у «трех сестер», как называли моих родных, забивались на кухню и сидели до поздней ночи за разговорами, стихами и песнями. Я помню Евгения Евтушенко и хоккеиста Александра Мальцева, у которого был роман с моей теткой Танькой.
Время от времени наведывался папа – человек-праздник. Я его очень ждала. А он появлялся в распахнутой настежь двери всегда разный, например верхом на автомобильной шине, наголо стриженный и с папиросой в зубах. Типичный представитель актерской банды. При виде его становилось радостно и светло. Мне и так ничего не запрещалось, а при нем можно было все. Папа казался настолько обаятельным и притягательным, что я не сохранила обиды за то, что он никогда не помогал маме ни рублем, ни копейкой.
Воспитывали меня женщины: обожали, баловали, растили как поросль-траву – ноль строгости, одни гулянки да веселье. Любви вокруг было столько, что брошенности и безотцовщины я не чувствовала. Хотя по-настоящему папа появился в моей жизни лишь перед самым своим уходом. С возрастом ему захотелось обрести меня, внуков. Он женился, нашел семейное счастье, начал по моему настоянию сниматься в кино. Уверена, сейчас он был бы востребован. Мне не говорили, что отец болел, жалею, что о многом не успела с ним поговорить. Как бы то ни было, он остался со мной, мама говорит, я – вылитый папа.
Жили мы небогато, актерская братия не могла похвастаться высокими заработками: голь перекатная, зато счастливые и веселые. Больше всего времени я проводила с бабушкой Лялей, Театр на Малой Бронной стал моим вторым домом. Бабушка будила утром и спрашивала:
– В школу пойдешь?
– Тогда в театр!
Бабушка играла в «Волшебнике Изумрудного города» злую ведьму Бастинду. Лялечка была страшной хулиганкой и вот что придумала однажды. Девочка Элли обливала Бастинду водой из ведра, и та таяла, погружаясь в люк на сцене. «Детки, хочет кто-нибудь со мной?» – обращалась Бастинда к зрительному залу. Я по предварительной договоренности с бабушкой подбегала и проваливалась с ней под пол. Детям было невероятно интересно: как же так, девочку утянуло в преисподнюю! Все это продолжалось раз за разом, пока кто-то не нажаловался на Лялино самоуправство, и тогда директор сделал ей выговор.
Я сидела на репетициях Анатолия Эфроса, в спектакле «Женитьба» выходила на сцену в группе мальчиков и девочек. Прима Ольга Яковлева произносила примерно такую фразу: «Вот родятся дети, за кого ж они замуж пойдут?» Одну девочку она брала на руки, ребенка у нее забирал Михаил Козаков и передавал Николаю Волкову. На репетиции Яковлева проверяла, кто сколько весит, и на руки поднимала самую легкую. Ею каждый раз оказывалась я. С тех пор запомнила и Леонида Броневого, который играл в «Женитьбе» у Эфроса, а потом – у Захарова. Видела, как репетирует на малой сцене «Продолжение Дон Жуана» Андрей Миронов.
В Театре на Бронной мне знаком каждый угол. Артисты до сих пор вспоминают, как я маленькой, лежа в коляске, кричала: «Ляля, бать!» Не подумайте плохого, это означало: «Ляля, гулять!» Все хохотали, восторгались и требовали повторить на бис. Когда подросла, просили сделать аттитюд. Природная гуттаперчевость и определила ход мыслей родственников по поводу моего будущего: всем безумно хотелось, чтобы я стала балериной.
Предполагалось, что буду учиться в Москве. Моя тетка Танька с подругой-одноклассницей по хореографическому училищу Светой Гурновой начали со мной усердно репетировать и ставить номер на музыку Чайковского из «Времен года». Блат в нашей стране существовал всегда, но почему-то к моему поступлению оказалось, что тетка Танька, окончившая
