г-н лейтенант, – произнёс, между тем, Людовик, и Шарль, оставив своих солдат, приблизился к королю и его свите.
Снова поклонился, а потом поднял глаза, спокойно выдержав пристальный взгляд монарха.
В короле гасконец, прежде всего, уважал умение вовремя прислушаться к разумному совету, а будет он исходить от Тревиля, кардинала или ещё кого-нибудь – неважно.
Во всём остальном Людовик казался ему самым обычным, довольно несчастливым человеком, личная жизнь которого вынужденно выставлена на всеобщее обозрение.
Он представил себе, что было бы, если бы вдруг кто-то узнал о его отношениях с д’Эстурвилем, и невольно поёжился.
– Мы даже не спрашиваем, как вели себя наши мушкетёры в последнем бою, – со слабой улыбкой сказал в этот момент король. – Потому что уверены: по-другому и быть может.
– Ваше величество, как всегда, правы, – всё так же спокойно подтвердил Шарль. – Я ни в коей мере не хочу умалить достоинства остальных рот, но ваши мушкетёры действительно дрались в первых рядах.
– Вы обязательно составите для нас список тех, кто сражался особенно храбро. Какие потери понесла рота?
– Погибших нет, раненных – двенадцать человек. Из них по-настоящему тяжёлых – пятеро.
– Всего? – удивился король. – Из ста человек? Да вы просто кудесник, г-н д’Артаньян!
Слава богу, что никто не погиб, в очередной раз подумал гасконец и позволил себе слегка пожать плечами:
– Солдаты, конечно, должны проливать кровь за своего короля, но мне кажется, куда больше пользы они смогут принести, будучи живыми и невредимыми.
Людовик важно кивнул, вроде бы соглашаясь, кардинал улыбнулся краем рта, а Месье вдруг тронул пятками своего коня, поравнявшись с братом.
– Ну конечно, – сказал он, ядовито усмехаясь, – заслуга г-на д’Артаньяна просто неоспорима. Кто ещё, как не наш лейтенант, известен такой осторожностью, граничащей с… гм, право, я даже не могу подобрать нужного слова…
Герцог произнёс последнюю фразу особенно громко, так что её услышали даже кадеты из задних рядов. Кое-кто из них, не удержавшись, громко ахнул, а Жак увидел, как их командир побледнел так, словно ему в лицо плеснули молоком.
Потому что его, лейтенанта королевских мушкетёров, только что публично обвинили в трусости.
И уклониться от ответа было никак нельзя.
Месье невинно хлопал своими длинными ресницами, король вопросительно приподнял бровь, на лице де Тревиля читалась откровенная досада. Только Ришелье смотрел совершенно спокойно, и именно эта реакция первого министра помогла Шарлю внутренне собраться.
– От меня зависели жизни сотни человек, – произнёс он с безмятежной и оттого ещё более уничижительной улыбкой, – а потому мне не совсем понятно, каких ещё действий ожидал от меня его светлость герцог. И в дальнейшем я так же не позволю себе неоправданно рисковать солдатами его величества. Потому
