вокруг меня забегали, сюсюкают, утешают. А я ну ни в какую – вцепился обеими руками в стул и реву: – Не пойду без шапки! Хоть убейте, не пойду.уу..уууу!
Дед совсем растерялся, хлопает себя по карманам, в пиджаке шарит. Кроме носового платка, ничего не нашел. Стал на мне примерять, а тот даже до ушей не доходит, совсем маленький оказался. Наконец, тетка-парикмахерша свой принесла, побольше.
Повязали на меня платочек, и стал я совсем страшненький. Пускай, думаю, главное стрижки не видно.
В таком виде и пошел. Иду, на деда с ненавистью поглядываю, надулся, молчу. Пришел к бабушке чернее тучи. Ни с кем не разговариваю. И в платочке за стол сажусь.
– Не смейте, – говорю, – его снимать.
Все с пониманием к этому отнеслись, головами закивали (дед перед этим с ними пошушукался)
Посидел я эдак минут десять, стал оттаивать, аппетит появился. Взял ложку и вилку и за любимой колбасой потянулся. Вдруг в комнату входит дядя Эдик. Увидел меня, рассмеялся.
– Говорят; ты в парикмахерскую ходил стричься, а чего ж в платке дурацком сидишь? Ну-ка покажись, архаровец!
И бац, сдергивает с меня платок! Я даже уцепиться за него не успел, поскольку руки были заняты. За столом тишина……! А я перед всем честным народом в таком непотребном виде предстал.
Тут я жутко обозлился, косынку у дяди Эдика вырвал, обозвал его всеми знаемыми нехорошими словами и под стол нырь. Как кот от досады шиплю, дальше ругаюсь.
Еле меня оттуда вытащили. Сижу в соседней комнате, злой и голодный, слезы глотаю.
Дядя Эдик раза три забегал, извинялся, успокаивал. Потерянный такой и расстроенный. А я как его увижу, просто весь трясусь от возмущения и гадости всякие говорю. Почему-то больше всего на него обиделся.
Он мне в качестве утешения свою лысую голову показывал, говорит, видишь какая у меня лысина, так ведь не плачу. Ему легко советовать, она у него с рождения такая – привык, наверное.
В общем, его я в тот вечер не простил, вскоре гости разошлись по домам, и мы тоже засобирались.
В понедельник, несмотря на протесты, отвели меня в детский сад. Пришел я в косыночке и стою. Все ребята вокруг меня собрались. Поглазеть.
– Ты чего это вырядился? – удивились они.
– Ничего, мне так нравится, – отвечаю, и за косынку покрепче ухватился.
Посмотрели они на меня, поудивлялись и разошлись. Стали мы играть с Зойкой в паровозики, и тут кто-то с меня косынку сдернул. Засмеялся: – Лысый!
А Зойка говорит ему: – Ну и что, вон Ванька и Петька такие же.
Тут как раз и Петька подходит, спрашивает у смеявшегося угрюмо: – Чего это ты смеешься?
Тот и умолк: – Ничего, – говорит, – это я так.
Прошел час, затем другой, пролетела неделя, и никто надо мною не смеялся, да я и сам позабыл, что лысый, до той поры пока волосы у меня не отросли, и я снова не сделался чрезмерно лохматым и снова не пошел в парикмахерскую. Вот тогда-то я и стал жмурить только один глаз. Так спокойнее!
Джентльмены
