нагрудный карман. — При других обстоятельствах я не счел бы нужным вмешиваться. Это — война, и если хочешь жить, надо быть осторожным. Но в данном случае я полагаюсь на вас, а вы, в свою очередь, ручаетесь за своих подопечных. Езжайте в полк, освобождайте арестантов. Соответствующий приказ я подготовлю. Только этого, — командующий похлопал себя по карману, сложенная бумага хрустнула под ладонью, — никто не отменял. Пока рапорт побудет у меня. Выполнят задание — там решим. Пускай вернутся сперва…
С появлением начальника гестапо следователь, а вместе с ним — мобилизованный переводчик, обиженный советской властью учитель немецкого языка, поднялись со своих мест.
Гауптштурмфюрер Хойке уже не раз наблюдал эту картину и снова отметил: следователь, немец, поднимается без чинопочитания, исключительно соблюдая субординацию. Переводчик же вскакивает, как медведь, всем своим видом демонстрируя преданность, словно старается показать себя нужным и важным своим новым хозяевам. Хойке понимал причину такого поведения, знал историю переводчика, его ведь как следует проверили. Когда Харьков пал впервые, в сентябре 1941 года, этот человек сам явился в комендатуру. Он, как оказалось, просто не успел уйти с теми, кто в спешном порядке бежал из города. И вот пытался найти хоть какую-то работу.
Тогда на месте Гюнтера Хойке работал другой офицер, он и составил любопытный документ, который переводчик показал в марте нынешнего года, когда город пал вторично, уже самому Хойке. Как переводчику удалось уговорить его предшественника написать что-то вроде служебной характеристики, гауптштурмфюрер понятия не имел. С таким подходом он вообще сталкивался впервые: документ датирован декабрем, вернее — последним днем уходящего 1942 года, почерк предыдущего начальника гестапо был заметно нетвердым. Вероятнее всего, переводчик подсунул шефу чистый лист во время новогоднего празднования. Однако бумага даже в таком виде была действительной: не только подпись, но даже печать не вызывали сомнений.
Откуда переводчик мог знать, что такая бумажка ему понадобится, Хойке до сих пор не мог понять. Зато он знал точно: когда Красная армия стремительным ударом отбила Харьков, этот человек не успел уйти со своими новыми немецкими хозяевами. Хорошо представляя себе свою участь, он спрятался в подвале одного из взорванных еще в сорок первом зданий, где и просидел, как крыса, больше двух месяцев, выбираясь на воздух только по ночам и питаясь неизвестно чем. Все это время переводчик бережно хранил на груди составленный начальником гестапо документ, хотя прекрасно понимал: за такую бумажку коммунисты его даже судить не станут — расстреляют на месте.
Кроме следователя и переводчика в маленьком кабинете находились двое солдат и тот самый старик, схваченный утром фельджандармами. Он при всем желании не смог бы подняться: лежал на деревянном полу щекой в лужице собственной крови. Хойке вопросительно взглянул на солдат, один из них тут же пнул старика носком сапога в живот, другой окатил водой из жестяного ведра. Старик очнулся, застонал, перевернулся на спину, увидел
