Насте двадцать два года, по мнению Ласкина девка сладкая, как конфета, все при ней, чтоб радовать глаз: лукавая, румяная, губы алые и аж лоснятся, глазастая, телом упругая, а не чехонь, выловленная в голодный год. Одним словом, в самом соку. Но главное, у них душевные отношения, он ее отмазывает от мамы, она к нему с пониманием, а сейчас стоит и лыбится!
– Так что ж, умирать теперь папе? – со слезой в голосе спросил он. – У меня ж стресс тяжелый, твой папа чуть не умер недавно, когда с трупом повстречался.
Всем соседям Ласкин поведал о находке на пустыре, и, как водится, каждый раз его повествование обрастало новыми подробностями, а он ощущал себя былинным героем – могучим, смелым, мудрым. Но сейчас «герой» не в форме, он сел на кровати в растянутой майке, застиранных семейных трусах, помятый, несчастный, и пытался давить на совесть Насти:
– Я тя на руках носил, кормил-поил с ложечки, когда болела, я те туфельки дорогие покупал, когда мамка твоя возражала, а ты теперь отказываешь папе в живительной необходимости. Тогда пошла прочь, непокорная дочь.
– Ладно, принесу, – сжалилась Настя.
Пять минут спустя он держал стопку в руке, собираясь с духом, первая всегда идет трудно, словно через препятствия пробирается. Выпил одним глотком и замер, так как горячая волна побежала по груди, от солнечного сплетения распространилась по всем конечностям. Настя сидела рядом, сразу сунула в рот Ласкина кусок соленого помидора, сетуя вслух:
– Баллон открыла, а мамка недавно закатала помидоры. Достанется нам… Хлеб с маслом будешь?
– Не… – потирая грудь ладонью, улыбался он.
Она его не послушала, намазала ломоть толстым слоем масла, уложила на масло кружок вареной колбасы и поднесла ко рту:
– Закусывай, закусывай, а то развезет и мамка нас с кашей съест.
Он сдался без боя, собственно, приятно, когда о тебе заботятся. Ласкин откусил кусочище и, пережевывая, в благодарность наставлял Настю:
– Уф, хорошо по сосудам пошла… Слышь, доча, ты вечером через пустырь не ходи, вот чует сердце – лучше обходить его.
– Да ладно, дядь Вова (она редко называла его папой, но называла, особенно при людях), ты сто раз уже предупреждал.
– А ты, дуреха, слушай и на ус мотай.
– У меня усов нет, – хихикнула она. – И потом, дядь Вова, ты ж сам говорил, мина в одну воронку два раза не попадает.
– Я сказал – не ходить! – прикрикнул Ласкин и стукнул ладонью по кровати. – Видела б ту девчонку убитую… молоденькая, как ты. Знаешь, я тут думал… Налей-ка чуток.
– Ага, щас! – отодвинулась от него Настя, прижав к себе бутылку обеими руками. – Здоровье поправил? И хватит. Мамка говорила, тебе сегодня на дежурство, так что извини.
– Настька! – запыхтел он, изобразив на физиономии гнев, но девчонка, не испугавшись, подмигнула ему и хихикнула. – Настька, ты плохая. Как мамка твоя!
– Не, дядь Вова, не налью.
– Тогда
