оттого, что мама унесла куда-то котят. Такие хорошие, а мама унесла. Как же жить-то без котят? И Авдотья ей сказала тогда: «Вот беда – котята! Вырастешь, узнаешь, какое горе-то бывает. Токо не дай Бог!» А Санке думалось: «Какое же может быть горе больше, чем потерять котят?» Гнев кипел у неё в груди. Кожаный обратил внимание на фигуру, которая всё это время молчаливо стояла, как изваяние, и наткнулся на горящий взгляд.
– Ух ты, какие глаза! Огонь. Жанна Д»Арк! – ухмыльнулся он.
Разомкнув, наконец, плотно стиснутые губы, женщина сказала:
– Александра я.
Супротивник снова ухмыльнулся:
– Защитница, стало быть. Я запомню.
– Запомни.
– Думаешь, от зайца ушла и от волка ушла? Давай, открывай своё хозяйство! Шутить с нами надумала? Открывай, говорю, свою конуру! Сама по себе она, видите ли!
– Не имеешь права. Я ни отцова, ни му́жнина. Твоя власть разрешила отделяться. Или ты сам по себе власть?
Кожаный стиснул челюсти, повёл взглядом по двору – на чём бы зло сорвать. Увидел в открытых сенцах малухи большой старый ларь, в котором лежали вытканные в эту зиму новые половики. Рявкнул:
– Это что?!
– Моё это.
– Было! Было твоё! Шевелись, выноси!
Александра медленно повернулась и пошла к сеням, стройная, спокойная. Товарищ глядел вслед, скрипя скулами, поневоле любуясь ею, раздумывая, что сделать – арестовать её за сопротивление властям или жениться на ней. А она думала, что вот сейчас он выстрелит ей в спину. Дойдя до ларя, женщина открыла его, достала стену половиков, и, взявшись за край, катнула под ноги кожаному. Разноцветная, полосатая дорожка пересекла двор. Следующая, с выкладны́м узором-«ёлочкой» взлетела и улеглась рядом. Третью у неё перехватили, но от столкновения и борьбы она тоже выскользнула и наполовину раскатилась.
Товарищи матюкались, оттолкнув Александру от ларя, сами принялись шарить в нём. Но там осталось только несколько круглых плетёных ковриков. Ещё раз зыркнув на упрямую кулачку, предводитель пообещал:
– Ещё увидимся.
Дав команду уходить, он попытался забраться на Серка́, но конь был не осёдлан, и без стремени комиссар не сразу с ним справился. Городской, видать. Разозлился ещё больше оттого, что женщина, усмехаясь, глядит на него, пнул коня. Александра подумала, что Серко, понимающий слова, не станет слушаться сапогов, а стало быть, долго ему не жить. О том же, видать, думал и Илья. Оторвавшись, наконец, от места, где стоял всё это время, он подошёл к воротам, закрыл их. Мария всё ещё о́пила в кладовой, Егор отпер жену и успокаивал. Авдотья и Александра были уже в избе, обнимали ребятишек.
Всё семейство собралось под крышей ограбленного, разорённого дома. Молча обходили комнаты, глядя на то, что осталось. В горнице стол, в комнате две лавки, кровать. Рукомойник не взяли, ухват возле печи остался. И светлый
