шагов. Мотыльки за моей спиной испарились. Я один посреди всеобъемлющей тишины.
На полу битое стекло, а я на босую ногу чуть не ступил прямо на зелёные осколки. Бутылки? Обернулся и придумал, как мне исправить положение. Я оторвал от старой почти коричневой простыни, вонявшей одеждой, пролежавшей слишком долго во влажном шкафу, несколько полотен и туго, в несколько слоёв, обмотал ступни. Попробовал ступить за порог. Удачно. Осколки не впивались в кожу, а это значит, что я могу выйти от сюда, чем бы это место ни было. Хотя бы в теории. Я пошёл налево.
Штрихи
Не могу объяснить этот запах. Всё вокруг похоже на больницу, но это не больница. Не знаю, как объяснить. Запах стоит, как в мясных отделах в продуктовых магазинах. Да и холод почти такой же. Я начинаю замерзать. По предплечьям бегают таких размеров мурашки, что об них можно шкурить дерево.
Все двери выдернуты вместе с косяками и висят на хлипких гвоздях. Из каждого проёма брезжит слабый свет. Первая комната справа от меня была светлее всех. Я вошёл внутрь. Внутри стояла одинокая детская кроватка с высокими краями. По облупившейся краске ещё можно было понять её основной цвет. Светло-зелёный. Внутри старый пуховый полосатый матрас. И плюшевая птичка, похожая на воробья, но скорее всего являвшаяся плодом воображения её создателя. На стене была картина. Нет, не картина. Фотография. Подойдя ближе, я стёр толстый слой пыли, осыпавшийся на пол, словно свежий влажный снег.
Это моя семья. Точнее, свадебная фотография моих родителей. Моя мама, ещё такая худенькая. Стоит в белоснежном скромном платье. На её голове не было фаты, только белая ленточка на лбу, захватывающая завитые локоны волос на затылке. В её руках пышный букет. Но что за цветы, я и понятия не имею.
Отец, такой высокий и широкоплечий, стоит. Улыбается. Никогда не видел его таким счастливым. Никогда. Его галстук криво повязан. Знаю, что потом мама всё-таки научила его завязывать галстуки, надевать одинаковые носки и не забывать пользоваться одеколоном.
Вокруг стоят мои бабушки и дедушки. Лично мне не довелось их узнать.
Мамин живот на фотографии изрезан лезвием. Словно кто-то ножом прошёлся, а потом только поместил фотографию за стекло рамки. Тут я услышал дребезг позади меня, будто огромный прозрачный пласт стекла уронили с большой высоты. Я резко обернулся и сшиб плечом фотографию со стены. Она упала, стекло разбилось, а сама фотография потрескалась и пожухла, словно цветок, надолго оставленный без человеческого внимания.
Я прижался спиной к стене, мне некуда было бежать. Но звук был единственным. За ним не последовало ничего, кроме стука моего собственного сердца, подступившего к самому горлу. Я мог ощущать его гландами.
Медленно, меряя каждый пройденный сантиметр, я приблизился к выходу и высунул голову так, чтобы торчал только один глаз. Никого. Ни справа, ни слева. Я вышел и двинулся дальше.
Если раньше стены
