через запятую после фамилии Ленина, казалось невиданным кощунством. Мне такой набор цитат показался просто неуместным эпатажем, хотя на самом деле в книге Рида, видимо, трудно найти место, где бы Ленин упоминался отдельно от Троцкого. Статья Белецкого была посвящена литературному критику Марку Щеглову, с которым Белецкий был знаком. Эта статья мне не понравилась. Я почувствовал в ней полное неприятие советской литературы и всей советской системы. Я к этому не был готов.
Сейчас, когда я это пишу, я нашел в интернете очень интересные мемуарные записки Белецкого, где он пишет и о тех событиях вокруг бюллетеня. Из этих записок видно, что я тогда был прав, увидев в нем непримиримого антисоветчика. У него уже тогда была четкая оценка и сталинизма, и венгерских событий, а мне еще было далеко до этого. Он интересно описывает свое состояние после XX съезда, когда он вдруг, примерно на полгода, вплоть до венгерских событий, стал восторженным сторонником Хрущева. Также в интернете я нашел, что сейчас Белецкий является довольно известным политологом в Киеве и одним из руководителей Международного радио Украины. Интересно, что в этих своих мемуарах, несмотря на свое уже в юности сформировавшееся неприятие советской идеологии, Белецкий дает положительную оценку Шлихтеру. Говоря о преподавании идеологических дисциплин в университете, он пишет: «Цель этих предметов очевидна – промывание мозгов. Советский человек, находящийся на определенном уровне грамотности, всю жизнь – от школьной парты до гробовой доски – должен быть погружен в атмосферу советской идеологии. В школе – уроки, в университете – лекции, на работе – политинформация… Как я относился к этим предметам, нет надобности писать… Все лекторы и преподаватели по этим предметам – личности абсолютно бесцветные, какие-то выцветшие… А вот политэкономия, читавшаяся на 3-м курсе, составляла исключение, и отношение к ней было совсем другим. Я это связываю с личностью лектора – Артемия Александровича Шлихтера. Было в нем что-то, вызывающее уважение практически у всех, и у меня в том числе. Более того, можно сказать, что его любили. Он воспринимался как живой человек, думающий, говорящий то, во что верит. Кажется, он был из рода старых, еще дореволюционных большевиков – во всяком случае, эта фамилия где-то в истории мелькала. Высокий представительный мужчина с аккуратной щеточкой усов. Выработанная манера держаться и говорить – спокойно и уверенно. (Мне передавали высказывание одной из наших девушек: „Интересно, какой он как мужчина“. Замечу, по нравам того места и времени, высказывание очень нестандартное.) К тому же политэкономия – не такой мертвый предмет, как другие идеологические. Там можно было найти живые и интересные темы, и Шлихтер их находил. Его действительно иногда было интересно послушать. Доверие к нему было настолько велико, что студенты нередко обращались с вопросами, не относящимися к его предмету, а носящими
