кричит тишина
Между двумя берегами…
Это – здесь и сейчас! —
Заговорить стихами…
Это – последний шанс
Не превратиться в камень.
Речка
Осязаемо, грубо, зримо,
Разбивая в щепу стволы,
Мимо скал, поселений мимо,
Завязав ручейки в узлы,
Раня пальцы о край небосвода —
(Зачерпни – обожжёшь лицо!),
Сквозь закаты и сквозь восходы,
Свозь сознанье – в конце концов! —
То безумствуя, то замирая —
(Вся полёт – боль её легка!),
Ускользает, смеясь, босая —
Неслучившаяся строка…
«Хотел обнять полмира…»
Хотел обнять полмира,
Да руки коротки.
Я метил в командиры,
А вышел в штрафники.
Я не плету сонеты
И не хожу в строю.
Заплечных дел поэты
Меня не признают.
А я всё хмурю брови
И лезу напролом —
Поэзия без крови
Зовётся ремеслом.
Степное
Проскакал по степи
чёрный всадник на красном коне,
И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,
И никто не ушёл, и расплавилось солнце в огне,
И крылатая смерть на корявых ветвях саксаула
Наблюдала, как дети
от сабельных корчатся ран,
И пришли корсаки[1],
чтоб обгладывать лица и ноги,
И не слышал Аллах
материнского вопля: «Аман[2]!»
И стоял безответным вопросом сурок у дороги,
И луна не взошла, и ушёл конармейцев отряд,
И вернулись в аул,
подвывая от страха, собаки…
Не ходи к роднику – не вода в нём, а памяти яд,
И не трогай руками росою омытые маки.
Когда лязгнет металл о металл,
И вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах чёрных такыров,
Словно кровь, запечётся вода, —
Берега прибалхашских озёр
Заискрятся кристаллами соли,
И затмит ослабевшее солнце
Ледяная дневная звезда.
И послышится топот коней,
И запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет,
И в степи разгорятся костры, —
И проснёшься в холодном поту
На кушетке под книжною полкой,
И поймёшь, что твои сновиденья
Осязаемы и остры.
О, как прав был строптивый поэт —
Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,
Говоря
Корсак
Аман
