style="font-size:15px;"> Ладонью стирает узбек с напряжённой щеки.
Последний выход
Поворот головы,
эти тонкие нервные пальцы,
И летящая чёлка,
и дерзкий мальчишеский взгляд —
Травестюшка, фитюлька…
Судьбу надевает на пяльцы
И смеётся над ней,
как смеялась лет двадцать назад.
Всё ещё хороша,
и без промаха бьёт из рогатки
На потеху жующей
сладчайший поп-корн детворе,
И азартно играет
с крадущейся старостью в прятки,
И заранее знает,
кто будет повержен в игре.
О, великий театр!
С чем твои треволненья сравнимы!
На ступеньках галёрки,
в тиши запылённых кулис —
Я глотал твои слёзы,
я Гамлета видел без грима,
Я взлетал в поднебесье,
и падал поверженный вниз.
Непокорных – ушли.
Никуда не попрёшь – перемены.
И не то, и не так,
и не те не о том говорят…
Но выходит она… На поклон…
И, как тень Мельпомены,
Молча руки роняет – и…
ржёт коллективный де Сад.
«Художник поставит мольберт…»
Александру Тимофееву
Художник поставит мольберт,
И краски разложит, и кисти,
А я – двадцать пять сигарет
И с ветки сорвавшийся листик.
Мы будем сидеть vis-a-vis,
Пока не опустится темень,
И ради надмирной любви
Пространство раздвинем и время.
Мы станем глядеть в никуда
И думать о чём-то не важном —
Сквозь нас проплывут господа
В пролётках и экипажах,
Улыбки сиятельных дам,
Смешки, шепотки одобренья…
Последним проедет жандарм,
Обдав нас потоком презренья.
А ночью в дрянном кабаке,
Где слухи роятся, как мухи,
Он – в красках,
я – в рваной строке,
Хлебнём модернистской сивухи.
Забудем, что есть тормоза,
Сдавая на зрелось экзамен,
И многое сможем сказать
Незрячими злыми глазами.
И к нам из забытых времён,
Из морока рвани и пьяни
Подсядут: художник Вийон
И первый поэт Модильяни.
Заполярье
Ненасытная
