в то время, как он, неравнодушный и любящий, уехал, оставив на ее попечение и детей, и эти могилы. А ведь клялся на кресте: и в радости, и в горе…
Вечером он опять не вышел к ужину: не хотелось никого видеть, разговаривать, быть любезным. Он поднялся с дивана, откупорил бутылку коньяку, прихваченную с собой из Чарльстона, и, глотнув прямо из горлышка, вдруг смутился. Вспомнились чистые, как у ребенка, глаза Мелани.
– Может, я и вправду любил её, – озадачился Ретт, – или чересчур проникся собственным светлым образом, придуманным матронами? Как бы то ни было, в любом случае мое поведение должно быть достойно её памяти, раз уж наши имена соединили.
Он снова лег на диван, накрылся с головой пледом и не услышал легкого стука в дверь. То был Порк с ужином. Не дождавшись ответа, он пошел обратно на кухню и в коридоре встретил Уилла.
– Капитан Батлер ездил сегодня на кладбище, как бы опять не запил, – высказал он ему свои опасения.
– Оставь поднос, старина, пусть мисс Скарлетт отнесет, – посоветовал Бентин и пошел за свояченицей.
– Возможно, ему неприятно мое присутствие, – колебалась она, но все-таки отправилась в кабинет, молча поставила на столик поднос, на котором аппетитно дымилось жаркое с овощами, а в хрустальном графинчике искрилось вино, и откинула плед.
– Простите, – как хозяйка, не могу допустить, чтобы кто-то умер с голоду в моем доме.
Оказалось, что он действительно проголодался.
– Выпьете со мной? – спросил Ретт, вставая с дивана, чтобы принести второй бокал.
Скарлетт жестом остановила его. Когда же он, отпив немного, поставил бокал, она тоже сделала несколько глотков, он допил остатки.
– Я сегодня ездил к ним.
Она осторожно коснулась его руки. Он не заметил, погруженный в свои мысли.
– Я думал никогда не смогу произнести вслух имя дочери, никогда не смогу разговаривать с вами, с другими детьми, пить вино, ухаживать за женщинами. Но оказывается можно жить, потеряв все. Вас это не удивляет?
– Нет, со мною ведь это происходит не в первый раз.
Он посмотрел в ее печальные глаза, и ему нестерпимо захотелось прижать эту темноволосую головку, так похожую на Бонни, к своей груди. Почему-то раньше он не замечал их сходства, может потому, что взгляд жены редко был обращен к нему, а может быть тоска по дочери, желание увидеть родные черты заставили по-иному посмотреть на Скарлетт. Ведь если девочка вышла из ее плоти, значит и в ней должно сохраниться что-то от дочери. Он вдруг впервые почувствовал, что она единственная женщина на свете, которая может и не всецело, но чем-то очень важным принадлежит только ему. И никуда от этого не уйти. Да и нужно ли уходить?
Ему казалось, что, расставшись, будет легче, но легче было сейчас, рядом с нею, погрузившись в тяжкие воспоминания. Они тонули, растворялись в то ли растущей волне нежности, то ли жалости к этой тонкой шейке, которую еще недавно ему так хотелось свернуть своими руками. Поднятые вверх пряди волос делали
