еллектуальной издательской системе Ridero
Неправота его в том,
что он возомнил себя правым
Экзюпери
Суровый красноармеец с плаката времен Гражданской войны с надписью «Ты записался добровольцем?» пришел мне на ум в ту минуту, когда в доме моего родственника один из приглашенных, в продолжение всего вечера принимавший деятельное участие в разговорах, известный семи- или восьмикратным хаджем в Мекку, чью голову венчала куполообразная тюбетейка, нацелил вдруг в меня указательный палец и грозно вопросил: «А ты почему не делаешь намаз, не выполняешь долг перед Аллахом?» Так слово в слово и сказал, сознательно делая упор на фразе «долг перед Аллахом», тем самым не оставляя мне шанса оправдаться. Он не уточнял, молюсь я или нет – он ставил вопрос ребром. Значит, предварительно наводил справки.
Встречается порода людей, считающих собственную персону образцом для подражания. В той или иной степени все мы этим грешим, но религиозные граждане более активны, они берутся навязать воззрения окружающим, даже если их не просят, усматривая в своих поступках некое предназначение. Передо мной сидел именно такого склада товарищ: уверенный в непогрешимости взглядов, полный решимости их распространять. Вопрос о долге звучал не как приглашение к диалогу, а как обвинительный вердикт. Для себя я давно решил, что молиться для человека не долг, а его право. Наверное, стоило возразить, и вопрос был бы исчерпан. Но я не стал ввязываться в разговор. А вскоре приспело время расходиться – и мы распрощались.
С той поры меня не покидало глубоко засевшее чувство недовольства собой за тогдашнее умолчание, а моего оппонента снедала досада от незавершенности миссии – так, по крайней мере, я себе воображал. Дербент город маленький, у нас с ним много общих друзей, благодаря чему время от времени мы встречались в разных компаниях; и когда наши пути пересекались, обращенный в мою сторону испытующий взор хаджи подсказывал, что нас разделяет недоигранная партия.
В «Книге Экклезиаста или Проповедника», чьи незабываемые тексты с юношеских лет я перечитываю с непреходящим удовольствием, попадается такая цитата: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время молчать, и время говорить». Не скажу, что именно «слова Экклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме» удержали меня в тот день от полемики, но сегодня, когда я берусь апеллировать, ветхозаветная мудрость расставляет все по местам, объясняя как мое молчание, так и намерение высказаться.
За много лет до знакомства с Тофиком (так звали моего пристрастного визави) по соседству со мной жил человек по имени Зейнал. Подробно представлять его не буду, хотя был он добрый малый. Сообщу лишь, что за всю жизнь сосед не прочитал ни единой книжки, в чем однажды признался мне без тени неловкости. А почитать не мешало бы! Если б человеческий достаток мерили не деньгами, а количеством пустого времени, поверьте, он был бы первый богач на улице! Смотрите: он нигде не работал, в свои сорок не был женат, ни с кем не водил дружбу и битый день просиживал на коротконогой табуретке перед домом, как вахтер на проходной. Торчать на улице стало для него как бы родом занятий. Честное слово, на глаза ему не хотелось лишний раз попадаться; стоило кому-то пройти мимо, как в высшей степени прилипчиво Зейнал не предлагал, не просил, а принуждал присесть рядом, дабы составить ему компанию. Проблема одна-единственная была у него: чем заполнить время, чем скрасить однообразное житье… Свободным от дел людям читать сам бог велел! На его месте круглый день я глотал бы произведения один за другим, хоть в этом находя радость и смысл существования. На мое замечание, что лично я читать люблю и ему советую, «богач» отрезал: «Я книг не читаю! От них пользы нет!» Так прямо и сказал – с нескрываемым чувством собственной правоты. И что же в ответ ваш покорный слуга? Думаете, железными аргументами пригвоздил книгофоба к стенке? Вовсе нет! Я беззаветно верил, что книжная пища важна не меньше, чем пища насущная; я много и с упоением читал, я зачитывался Тургеневым, Чеховым, Гоголем, Есениным, Зощенко, Джеком Лондоном и многими другими. Мог пуститься в долгие рассуждения о том, что книги несут знания, духовно обогащают и всесторонне воспитывают личность. Наконец, мог процитировать Бредбери, написавшего в назидание таким, как Зейнал: есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например – не читать их. Но соседу мои умозаключения были бы чужды! Гомо читающим – как надрывно пел Высоцкий – он бы не стал.
Простые вещи разъяснить иногда труднее, чем вещи замысловатые. Не раз с этим сталкивался. Однако, попадая в аналогичную ситуацию заново, все равно внутренне восстаю: неужели опять надо будет доказывать очевидное? А не разумней уклониться, если знаешь наперед, что предстоят напрасные словопрения? Или заради правды-матушки, не жалея сил да нервов, надо биться до победного конца?
В тот вечер, когда Тофик, а вернее, хаджи Тофик (отдадим должное его подвижничеству на поприще ислама), устроившись во главе стола, с пафосом делился подробностями о последнем путешествии
