лежала большая стопка журналов.
– Знаешь, Алина, меня неотступно преследует ощущение, что незадолго до нас здесь кто-то был, копался во всей этой старине.
– Конечно. До нас в дом заходил папаша. Он и наследил.
Дженни отрицательно покачала головой, – Нет, не то.
Я не отрывала настороженного взгляда от дорого лица. Сейчас, в таинственной полутьме, оно более походило на маску. Прищуренные глаза, насупленные брови, крошечная ямочка на подбородке, в которую я любила уткнуться кончиком носа – теперь все это застыло, подчиняясь гнету враждебного взгляда. На Дженни кто-то смотрел, и этот неизвестный многое знал о нас, а мы о нем – ничего.
– Мне страшно.
Холодные руки нежно гладили меня, лицом я зарылась в складки ее одежды. Здесь темнота была какая-то добрая, мои страхи отступали.
– Ты плачешь, Алина. Почему ты плачешь?
По лицу моему текли слезы, но то были слезы радости, – – Мне хорошо с тобой, спокойно. Иногда я жалею, что ты – не моя мама, – подняв на Дженни глаза, я увидела, что и она плачет. Я не умела так мастерски успокаивать, как Дженни. Так мы и просидели с ней, обнявшись, поддерживая друг друга, пока милая Дженни ни вспомнила, – Ой, что же я сижу! Ты голодная, я сейчас приготовлю ужин.
Дженни отправилась на кухню, именно там мы видели холодильник. Я не хотела оставаться в одиночестве, и пошла за ней.
– Здесь недавно что-то готовили, – заключила Дженни после того, как коснулась ладонью конфорки. – Плита не успела остыть.
Я открыла холодильник. Его пустые полки разочаровали нас обеих. Лишь в глубине на верхней полке мы обнаружили упаковку сосисок, рядом – кусочек сливочного масла. На полке кухонного шкафа Дженни нашла соль и макароны. Больше ничего.
Ужинали мы с аппетитом, вот только Дженни постоянно приговаривала: «Мы должны думать о завтрашнем дне».
Мне надоели ее жалостливые причитания. Я возразила, – Если я до завтра не доживу, чего о нем думать?
Отправляя последний кусочек сосиски в рот, Дженни промолвила, – Странные речи для маленькой девочки. Мы обязательно должны думать о будущем. Оно непременно наступит, хотим мы этого или нет.
– Хочешь мои макароны?
– А ты что будешь? Ешь сама.
– Не хочу, – я твердо решила уступить свои макароны Дженни, потому с убежденностью добавила, – Откажешься, отдам их воронам.
И все-таки, я упрямая, не в пример подружке Герде, которая любит приспосабливаться. Я, как говорит папаша: «люблю задавать тон». На самом деле, я хотела есть, но Дженни была более голодная. Она смотрела на мою порцию, как несчастная, брошенная собака.
– Вот и молодец, – похвалила я Дженни, забравшую наполовину опустевшую тарелку.
– Почему: молодец? Я забрала твою еду.
– Среди нас хоть один будет сытым, – тут же спохватившись, я проронила, – Мне не хочется больше. Я, вообще, не люблю макароны.
После ужина мы смотрели
