Во-вторых, если действительно это была картина знаменитого итальянского художника Модильяни, то это очень серьезно. Сегодня его работы очень дорого стоят на различных западных аукционах, поэтому я позвоню одному знакомому искусствоведу из Пушкинского музея, может быть, он что-то прояснит об этой картине. А ты завтра прямо с утра поезжай в музей и поговори с ним. В-третьих, отправляйся сейчас в райотдел и попроси криминалистов, чтобы из этой фотографии вычленили только картину и постарались сегодня же размножить и ее и рисунок брошки, а потом нужно разослать их по всем районам города с ориентировкой на возможную продажу картины и брошки в ювелирных мастерских и художественных салонах. И еще, докладывай мне о каждом шаге расследования, ведь ты еще не очень опытный в этих делах, поэтому я, по возможности, буду тебе помогать.
– Понял, Павел Иванович, – сказал Женя и вышел из кабинета начальника. Оставшуюся половину дня он занимался выполнением поручений Николаева. Где-то к вечеру дежурный по отделению милиции передал ему записку от Павла Ивановича, в которой был написан телефон и фамилия искусствоведа – Загорский Сергей Сергеевич.
С утра следующего дня Женя сразу поехал в Пушкинский музей. Выйдя из метро, через несколько минут он подошел к главному зданию музея.
– Какой же он величавый! – с восхищением подумал он, подойдя к зданию с мраморной колоннадой, похожему на античный храм. А теперь – это храм искусств. Женя, вдруг, вспомнил, что когда ему было лет десять, он был уже здесь с родителями, но мало, что запомнил. Память вытащила из своих анналов лишь статуи и мумии людей и большое количество картин, висевших в залах музея.
Он подошел к вахтеру, стоящему у дверей музея, представился ему и попросил позвать Ивана Ивановича Загорского. Минут через десять к нему подошел мужчина средних лет и спросил, – это Вы, Кудрин Евгений от Николаева?
– Да это я, – ответил Женя.
– Тогда пройдемте со мной, – сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.
– Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, – сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, – как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.
– Начну все по порядку, – проговорил Женя, – несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.
– Так, так, это очень забавно, – живо откликнулся Загорский, – но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.
– Мать
