и два дня. До этого, так сказать, нес службу при дивизионной прачечной. Там, с бабами, было повеселее. А тут вон и шутки никто не понимает…
В левом ботинке стало холодить, а вскоре захлюпало. Что ж ты, боец, с досадой поглядывал на него Отяпов, так скоро из строя запросился? Да, вот попробуй, хоть какой ты будь командир, но прикажи ему, ботинку, воду не пропускать! Хрен он тебя послушается. А ты, сутки не кормленный, с десятью патронами в подсумке, изволь исполняй то, что тебе прикажут. Хорошо, что придумал Отяпов себе вот какое облегчение жизни: выменял за табак у сержанта-связиста новенькую пару фланелевых портянок, подвернул их, сверху обмотки, и – как в сапогах! Но где-то сбоку, видать, раскис и начал расходиться шов. Надо бы просушить ботинок, почистить его и подбить свежими деревянными гвоздями. Но где о таком думать в этой кутерьме?
Спать на ходу для Отяпова – дело тоже привычное. Лишь бы на чей-нибудь штык не напороться. А то споткнется кто из впереди идущих, выставит свою винтовку со штыком, а ты – на его. Хорошо, народ почти побросал свои штыки. Ни к чему они теперь им, бегущим. Только за березки ими цепляться…
А дрема так и охватывает, так и ласкает тело. Нет сил отгонять ее. Так и прилег бы сейчас под любым кустом, не посмотрел бы ни на сырь, ни на что. Только бы выспаться всласть, а там будь что будет…
И посреди этих своих сугубо личных мыслей встрепенулся Отяпов, открыл глаза и увидел идущего рядом старшего лейтенанта Безлесова. Тот, похоже, тоже на него глянул. «Как бы не догадался, о чем я только что возмечтал», – беспокойно подумал Отяпов. Вспомнил вечернее происшествие…
ЧП случилось, когда только-только начало смеркаться и дивизия, закончив дневку, побатальонно начала выдвигаться на лесную дорогу. Из роты пропали двое. Отяпов их знал. Тамбовские. Вроде бы хорошие, надежные ребята. На Десне лежал с ними в одном окопе, когда немец налетел самолетами и начал обрабатывать тяжелыми бомбами передний край обороны полка. Ничего, медвежатиной от них после налета не пахло. Потом отбивали танковую атаку. Один танк прошел через их окопы, и артиллеристы подожгли его уже в тылу, возле блиндажей санчасти. Но и тут тамбовские не сплоховали. Стреляли, как все, отсекали пехоту.
И вот – ушли с поста. Смена пришла, а их и след простыл.
Роту послали на поиски. Прочесали ближайший перелесок, нашли. Сперва винтовки. Они их побросали в куст. Подсумки, гранаты. А потом и самих.
Расстреливали перед дорогой, чтобы видел весь полк. Зачитали приказ. Вырыли ямку. А полковая колонна все шла и шла мимо, и все смотрели на тамбовских, как они стояли над ямкой под березой белые как мел и ждали каждый своей пули.
Когда комендантские вскинули винтовки, Отяпов закрыл глаза. Смотреть на то, как умирали тамбовские, он не пожелал. Отяпову почему-то их было все же жалко. Хоть и присяге они изменили, и товарищей своих бросили, в том числе и его, Отяпова, но все же в душе стонала какая-то жалость и сомнение, что можно было бы не расстреливать тамбовских. Постращать, попозорить, но
