от шума которой разговаривать толком не получается. А слева – чугунная ограда из сплетённых лепестков. За ней – роща. Я обнимаю тебя за плечи, прижимаю к себе. Ты вновь скромно молчишь, лишь изредка отвечаешь на вопросы, а я всё говорю и говорю. Рассказываю, что пишу книгу о любви, где сюжет разворачивается в предновогоднем городе, и главную героиню зовут Катерина. Она – певица. А главный герой – писатель – влюблён в неё.
– В общем, – говорю, – допишу и дам почитать.
Ты улыбаешься, киваешь. Твоя чёлка чуть сбивается, и ты лёгким движением поправляешь.
Завитки ограды, подражая живому, растут бесконечной цепью, но встречаются прорехи – калитки без ворот. Мы проходим мимо одной из них, и вдруг ты выдаёшь:
– Пойдём в лес!
Гляжу на тебя. Увидев взгляд, направленный на тропу, уводящую в тень парка, не могу сдержать смех.
– А вдруг я маньяк!
– Ах-ах, нет! – Ты отодвигаешься, но я обнимаю крепче, взяв за талию.
– А всего ничего меня знаешь и – в лес!.. – замечаю я.
– Ты же хороший, вижу это.
Чувствую, как ты расслабляешься под моей рукой и прижимаешься ко мне.
***
В пятнадцать я видела мир совсем не так, как видели его мои подружки: на уме у них уже каблуки, мини-юбки, вставки под лифчик и ухажёры. В почёте были ухажёры старше на три, пять, а то и семь лет. Считалось, что если на пятнадцатилетнюю девчушку посмотрит парень лет двадцати, то девчушка – авторитет с крышей. Я в том возрасте думала совсем о другом. Мне всё как бы погулять во дворе, на качели покачаться, зимой— с горы съехать, а домой вернувшись – Лялю куклу мою понянчить, да Барби нарядить.
И ещё: видела, как мои недавние подруги после какой-нибудь ночной гулянки начинают гнить. Да, прямо там гнить, под мини-юбкой. Не видела это напрямую, но… не знаю, будто внутренним взором. И стала замечать парней, у которых на меня горят глаза. В буквальном смысле, таким огнём как в печке. У некоторых даже шёл дым. У многих в районе штанов тоже что-то подгнивало.
А ещё начала бояться домового. Ночами, бывало, придёт ко мне, одеяло уберёт и гладит по спине. Нежно так. А мне и боязно, и приятно. Руки у него мохнатые, как лапы у кота, и дыхание горячее-горячее! Лежу с закрытыми глазами, а уже мОчи нет – открою, его и след простыл.
Ещё боялась бабку-огородницу. Как-то в сумерках пошли с братом домой через чужие огороды. И выбесил он меня, как обычно, ныл чё-то, я и пригрозила ему бабкой той. А бабка – легка на помине – выскочила, и за нами! Братец тогда маме на меня нажаловался, а мама мне взбучку устроила, и, шлёпая, молитву всё читала.
Однажды в школе я сказала училке, что у неё над головой чёртик витает, что не к добру. Она-то и отправила к врачам. Врачи меня в своей больнице обвешали приборами, что-то всё замеряли – с умным видом – а я сидела да ногами болтала. Потом позвала меня из палаты психологичка и спрашивает: ты правда что-то видишь? Вижу, отвечаю, со зрением у меня всё хорошо! Но она не про то спрашивала, а про чертей этих, бабок-огородниц
