которых было не сыскать в Нейстрии и Австразии, выли от ужаса при ее появлении, но оставались сидеть, точно привязанные, ожидая команды.
Когда ей исполнилось лет десять, это заметил отец. Двенадцатилетнюю, начал брать ее с собой на охоту, а затем и на войну. А в четырнадцать она одержала свою первую, хоть и небольшую победу.
Три сотни тюрингов, ждавших в засаде властительного майордома, по ошибке напали на его дочь, возвращавшуюся с податями, собранными в одном из пфальцев[6]. Едва вошедшая в силу девчонка так рассвирепела, что лишь немногие объятые ужасом заговорщики смогли добраться до родных домов. Там до конца дней они рассказывали о чудовище в человеческом облике, растерзавшем их товарищей.
Впрочем, конец дней настал быстро: едва приехав к отцу, Брунгильда потребовала у него войск для карательной экспедиции. Тот сперва отказал наотрез: тюрингов были многие тысячи, неподготовленная вылазка не принесет результата. Бросаться очертя голову – лишь губить людей… Но Брунгильда столь грозно поглядела на него, что старый воин почувствовал себя побитым щенком. Ему, как и его волкодавам, захотелось завыть в ужасе. И, перекрестившись, он дал войска.
А через пару недель любезная дочь вернулась. К седлу каждого ее воина был приторочен кожаный мешок с отсеченными головами. Посреди двора она приказала высыпать их, точно драгоценный подарок досточтимому отцу. Тот, на свою голову, не оценил дара по достоинству и немедля велел захоронить останки подальше от дома. Но с тех пор мало кто отваживался бросить вызов свирепой воительнице. Да и отец после того дня, царствие ему небесное, долго не протянул…
– Итак, – между тем вещала Евгения, – давайте рассмотрим основные варианты мотиваций, как-то: меркантильный мотив, идеологический, мотив преобразования и активного изменения мира, власти над людьми, интереса и привлекательности террора, как сферы деятельности, товарищеские мотивы эмоциональной привязанности в террористической группе, и, наконец, мотив самореализации. Давайте начнем с последнего, хотя считается, что он встречается реже прочих. Однако, насколько я могу судить, в данном случае мы имеем дело как раз с ним.
Воительница слушала негромкую умиротворяющую речь, кивала головой, силясь понять, каким образом из плетения малопонятных словес вдруг, точно лиса из норы, выскакивают слова, имеющие самое что ни на есть прямое отношение к ее собственным мыслям и ощущениям.
Да, ей действительно нравилось сеять ужас вокруг себя, как о том на своем тарабарском языке говорила пленница. Но вслух она всегда твердила о справедливости, о пользе стране и церкви, о вынужденной необходимости. Эту вертихвостку было не провести. Она вдруг напряглась: грохот и шум из-за крепостной стены, все это время изводивший округу, отчего-то стих.
– Что там еще произошло?! Где моя тихая музыка?! – кустистые брови могучей дамы съехались на переносице, и лишь две глубокие морщины, подобно заградительным рвам, не
Пфальц – В Средние века пфальцами именовались замки, принадлежавшие короне, центры провинций, в которых государь, странствуя по своим владениям, вершил суд и принимал жалобы. Сюда же свозились налоги и подати.
