бутылки есть?
Завтрак подходил к концу, и, наблюдая, как супруга наливает из баклажки воду для чая в стоящую на огне кастрюльку, Артём внезапно вспомнил о многотопливной горелке.
– Схожу, из машины бензин солью, пока это кто-то другой не сделал.
– А мы что, на ней пока ездить не будем?
– Пока нет.
– Жалко, я так люблю нашу машинку.
Эх, женщины! Мир летит в тартарары, а вам лишь бы муж был сытый да привычные вещи под рукой. Ладно, для того у вас есть мы, мужчины, чтоб все остальные заботы брать на себя.
Когда Артём появился на улице снова, рассвело окончательно. Квартиры напротив уже не горели, из некоторых продолжал валить дым, следы пожара в других оставались заметны только по копоти вокруг окон. На удивление, улица казалась безлюдной. Видимо, тот народ, что подорвался ночью, как Артём с Михой, уже отправился отсыпаться. А кто проспал все события, еще не выходили, с удивлением разглядывая перемены во внешнем облике района из разбитых окон.
Со стороны проспекта доносился какой-то гомон. Подойдя ближе, Артём увидел группку мужчин, что-то отчаянно обсуждавших. Подошел, поздоровался. Некоторых знал, кого-то просто видел, человек десять относительно активных соседей. Они обступили худощавого мужичонку лет за сорок, который жадно прикладывался к пластиковой бутылке и в перерывах пытался что-то рассказать, перемежая речь матюгами и жестикуляцией. Мужичок был одет в хэбэшный камуфляж, сейчас сильно обгоревший, местами даже еще дымившийся; короткие рыжеватые волосы закурчавились от жара, на лице и кистях рук виднелись ожоги.
– Короче, дальше ручья хода нет. Жарит – мама не горюй, что в печке у Яги. Я хотел по воде поближе подобраться, глянуть, ну как там да чего. До моста еще можно, а дальше писец.
По словам Славуна, так звали «разведчика», полыхать начинало со старого района, где среди девятиэтажек еще умудрялись сохраняться островки частного сектора, сейчас добавлявшие огоньку. Но ближе к району огонь не подобрался: на склоне гореть нечему, а пойма ручья все ж болотина – пока жар ее не высушит, можно не сильно беспокоиться.
С рассветом, гонимый то ли любопытством, то ли гражданским долгом, Славун оседлал верного железного коня о двух колесах и попылил на разведку. Человек, тертый жизнью, оделся в плотное хэбэ, замотал лицо тряпкой и вылил на себя полведра воды. Одежда высохла еще на подъезде к мостику.
– Так жарит, мужики, аж трындец: дыхалку перехватило, чую – кожа на лбу трескается. А потом взорвались шины. Насилу ушел, думал, вот тебе, Слава, и карачун пришел. Мостик, кстати, мужики, просел. Не обвалился, но одна плита провалилась, теперь там чисто, как на жэдэ переезде порог, и всё, приехали.
– Не видел, вода в ручье осталась?
– Бляха… вот не посмотрел, трындеть не стану. Воды не видел. Мож, посохла вся, а мож, просто обмелел ручей.
Артём дальше слушать не стал, ибо опять начались рассуждения, что же могло случиться. Тратить
