припомнила, как от отчаяния, что Тим недоступен, продолжила погрязать в ничего не сулящих отношениях с жёстким женатым мужчиной. Но ей было плевать, Артём залечивал пошатнувшуюся от слепоты Тима самооценку. Они умело использовали друг друга, находя сладость в нарушении норм. На первых порах даже с ним создалось подобие сносной сопричастности. Свой быстротечный каркас романа она с раздражением бросала под нос Тима, а он вздыхал и уже иначе смотрел на неё. С отвращением ли, с осуждением? И Мира чувствовала подступающее к пищеводу отмщение невесть за что.
Вполне устраивающее обоих увлечение с обрубленным будущим. Но затем что-то изменилось – Артём начал названивать по выходным, которые Мира целиком посвящала себе, и намекать на развод. Может, и в ней он увидел отголосок мощного восхищения и неафишируемого одобрения, которые ожидал ото всех. А она лишь смеялась в ответ после коротких прерывистых свиданий, сдобренных ложью, которую она не выпрашивала. Присланные букеты вызывали у Миры горьковатую усмешку. Наверное, это должно было растрогать её, подвигнуть к покладистости и разом наскучить партнёру. Чем циничнее Мира отзывалась на тривиальные знаки внимания, тем более заботливым и предупредительным оборачивался Артём. И Миру тошнило от того, что она якобы победила. Что это было будто её заслугой и главным достижением.
Изломанная сексуальность Миры не доверяла злоупотребляющим силой, но тяготела к ним. Заманчиво и запретно было просачиваться в эти вечеряющие номера к тяжёлым закрученным отношениям. Она пыталась вытравить из себя скрытое восхищение мазохизмом, в повседневной жизни это вовсе стёрлось, оставив платформу лишь для неосознанных фантазий с чужим мужем. Мазохизм их отношений перелился в осознанность, лишённую сексизма. Играть в романтизированный психотип и пожинать плоды дискриминации в социуме было неравнозначными измерениями горьковатости жизни.
Артём занимался политикой – работа его заключалась в том, чтобы всюду светить своё выверенное лицо и хорошенько замазывать нелицеприятные детали, словно о них никто не подозревал. Образ мужчины без страха быть на виду и поражать тем, от чего она маниакально укрывалась. Бахвальствуя, выдавая остроты и будучи приятным, он не видел личностей ни в своей жене, ни в Мире. Он даже умел казаться преломлённо-духовным, шифруя, что превыше всего ставит удовлетворение своих интересов. «Но ублюдки и кобели, и евнухи», – думала Мира.
Мира понимала, насколько глубок симбиоз между людьми, которые заводили детей и клялись друг другу в светлом будущем, и насколько болезненно обрубать его, вытравляя из себя гигантские пласты прошлого. Но это даже добавляло Артёму дополнительные баллы в игре в недосягаемость.
Месяц назад к ней пришла его жена. Мира ожидала увидеть напомаженную хищницу, одуревшую от власти и праздности. А увидела тихонькую женщину, едва не замотанную в платок. Вредно заочно сооружать образы патриархальной культуры.
Мире стало стыдно с отчётливо-тошнотворной ноткой пренебрежения. Не за себя – в душе она оставляла личности полное право творить то, к чему тянет душа. А за неё.
