style="font-size:15px;"> – Наверное: далее.
– Предпочтения, – отсутствуют: зря, и не стоит опережать женщину. Смородиновый куст, странная близость, одеяние дурака – не угадал.
– Она так может, – многоточия излишни.
– Она все может, – последний привет. Крайний.
– Последний, – упираясь на незнакомом, грезился остановить.
– Далее, – она снова в игре. Бегать не приветствуется, разве только на «десять» ходить.
– Кто бы сомневался, – подал голос Замат.
– Мы все одно, – заботливо отозвалось ото всех.
– За одно, – привет действительности, вспоров на крайний чешую. Поздно.
– Играем, – вспомнилось, как глупо переживать о вреде курения: бросаем.
– Мы поставили вас в идеальные условия существования – вас, а не себя. Самец и мужчина самый любимый ребенок – и во что, спрашивается, вы это превращаете. Взгляните на любого кота – и попробуйте выдумать лучше.
– И мы же пробуем, – очкарик в нем удивился.
Сакраментальный вопрос: «Как же вы допустили» подопытный в тот вечер ей не задал. Всякая избранность по умолчанию есть коварная слабость – следовательно обнаруживающаяся поздновато. Мужчина, как правило, осенен отцом, а женщина – она ведь всего лишь тебя родила, само собой разумеещееся; неоднозначная расстановка приоритетов. Свобода это сомнение: а счастье приходит само. Ему подали наполненный до краев стакан: доброй ночи. Навык счета у Азамата под кожей: от перестановки мест слагаемых сумма его не меняется; разве что меняются слагаемые.
Утро встретило его пасхальным приветствием Ани: кому – что.
– Мои поздравления, – последовал короткий ответ. Тем, кто едва ли помнит и одну притчу, лучшую советчицу и подругу, Диоклетиана и Нерона, Фиванский легион, – Уж если принять Ваше знание за данность, едва ли в том царствии вас ждут: отца-то он просил, да простил ли отец.
– Гляжу, крепко выспался.
– Не жалуюсь: три кошмара и одна мысль за ночь.
– Хоть одна.
– Слышал на заданную тему поучительную историю, Анна Александровна. Как в одной деревне особо идейный разоритель церкви танцевал на иконе – да так рьяно, что после ослеп.
– Поделом.
– По вашим делам. Или тот, кто, умирая в муках, щадил жестоко ошибающихся – убийц, переживая за всякую отбившуюся овцу, лишил бы ту овцу света за то, что на доске сплясала. Где тот самый кумир сотворен – оригинал-то ни единого прижизненного портрета не оставил, а уж желающих увековечить лик, надо полагать, довольно имелось. Милосердие и прощение избранным, а вечную тьму не согласным – занятно понимаете вы учение его. Да только он не рейсовый автобус, чтобы с утешающей регулярностью копаться в мерзости непогрешимого тщеславия богоподобных, обрекая себя на поучительно зрелищное страдание. Пришел раз и ладно. Пойду и я – как-никак служба.
– Да уж, воистину, – глаза ее засветились материнской нежностью. Объект восхищения в ответ зарделся едва уловимым
