впечатление человека, не спавшего несколько суток и находящегося на грани нервного срыва. Правда, и в этом состоянии она была хороша, может, даже красивее, чем обычно, – отчаянной красотой истерики – ты видишь горящие, синие глаза, а все лицо, кроме заостренного, четкого носа, куда-то впало, исчезло, чтобы не мешать глазам сверкать в лихорадке.
Остальные выглядели очень уставшими. Настолько, что перестали прибирать станцию. Как будто станция была обиталищем беспечных холостяков. Немытая посуда забыта на столе, клочки бумаги на полу… Павлышу казалось, что на станции пыльно, хотя пыли здесь неоткуда взяться.
Варнавский был похож на сестру. Его главной чертой, как ее сформулировал для себя Павлыш, была пропорциональность. Анатомический идеал, натурщик, о котором мечтают художественные училища. И он знал о своей атлетичности, подчеркивал ее одеждой. Он был в шортах и обтягивающей мышцы фуфайке, темные волосы до плеч и такие же синие, как у сестры, глаза. Но если у той они горели, сжигая все вокруг, в глазах Варнавского была настороженность, ожидание; порой Павлышу казалось, что он не слушает, что говорят вокруг, а смотрит внутрь себя, будто ждет сигнала оттуда.
– Я, разумеется, буду считать, – сказал Штромбергер и начал шарить по карманам мешковатого комбинезона. Вытащил один блокнотик, поглядел на него, сунул обратно, нашел еще один, поменьше, этот его устроил. Штромбергер оторвал листочек, наклонил голову и стал быстро покрывать его миниатюрными значками.
Четвертая обитательница базы, Светлана Цава, принесла поднос с гренками, тихо села у края стола. «Она тоже устала», – подумал Павлыш. Иначе, чем остальные, но устала. Движения ее были четкими, маленькие крепкие руки с коротко остриженными, ухоженными ногтями бессильно легли на стол. Она закрыла глаза на несколько секунд, а когда открыла их, то заметила взгляд Павлыша и робко улыбнулась, словно тот поймал ее врасплох, увидел то, чего она не хотела показывать.
– Значит, вы должны нас инспектировать, – сказал Варнавский. – Что ж, вам и карты в руки. И боюсь, вам будет что делать.
– Павел, – сказала Варнавская. – Мы не можем тратить ни минуты на экивоки. Павлыш медик, его опыт нам поможет.
– Может, отложим разговор на завтра? – спросил Штромбергер. – Павлыш устал, ему надо поспать.
– Я не устал, – сказал Павлыш.
– С каждым разом у нас все меньше времени! – сказала Варнавская. – На этот раз четыре дня. Может, три с половиной! Я вообще не понимаю, как можно гонять чаи… – она резко отодвинула недопитую чашку, чай плеснул на стол.
– Надо поспать, – сказал Штромбергер. – Все равно надо поспать. Поглядите, какую чепуху я пишу, – он подвинул Павлышу листок, на котором Павлыш ничего не мог разобрать, но вежливо кивнул.
– Вот так, – сказал Варнавский, – после чая всем спать. И тебе, Людмила, в первую очередь. Ты напичкана лекарствами.
– Не говори глупостей.
– Это
