ей легкомыслием: – Ничего, авось перекантуемся.
Через полчаса все как ни в чем не бывало сидели в электричке: зареванная Элька прикорнула у окошка, Антошка тоже начала дремать, мать с тетей Ритой оживленно болтали, как они сами говорили, «о своем, о девичьем». Антошка их не слушала. С горечью она думала о том, что вот скоро они приедут в Москву, будут долго стоять в очереди за эскимо на палочке, потом до бесконечности изучать «карту Метрополитена», потом заблудятся и, может быть, вообще НИ-КОГ-ДА так и не поедут на Украину в быстром, как ветер, поезде дальнего следования.
Кто-то другой на их месте будет, обжигаясь, пить чай из граненых стаканов в подстаканниках, кто-то другой получит сахар-рафинад в специальной упаковке по две штучки с изображением поезда на обертке, кто-то другой будет лежать на верхней полке и смотреть в окно… Женские голоса звучали глухо «бу-бу-бу», изредка, словно совсем издалека, до Антошки долетало:
– Представляешь, можно вот так всю жизнь прожить и человека хорошего не встретить, а соберешься куда-нибудь, и на пороге собственного дома…
– А не женатый?
– Да кто ж их разберет, на женатых, чай, печать в загсе не ставится.
И все же, несмотря на горькие прогнозы, а может быть, как раз благодаря им, через несколько часов совершенно счастливая Антошка ехала на Украину, и счастью ее не мешали ни подмигивания соседей, угощавших мать и тетю Риту водочкой со свежими огурцами и крутыми яйцами, ни запах угольного дымка и туалета, ни остановки, ни пыль, ни грохот. Антошка, как драгоценный камешек, перекатывала во рту замечательное слово «плацкарта», с небывалым аппетитом поедала пирожки с повидлом, которые разносили по вагонам говорливые приветливые буфетчицы, она простила и ехавшую «зайцем», очень этим гордую, Эльку, и казавшуюся теперь симпатичной тетю Риту с ее хитреньким, как у рыженькой лисички, лицом. Все, просто все в этом поезде было прекрасно!
Остаток дня Антошка пролежала на верхней полке, провожая глазами перелески, шлагбаумы, полустанки, лоскутные одеяла полей, облака, громоздившиеся в небе кучами снятого с веревки белья, мосты, набегающие внезапно, как грохочущие строчки прописей с гигантскими буквами Ж. Теплый ветер трепал Антошкины косички, локомотив сипло кричал на своем паровозном языке: «С дороги, куриные ноги!..» Антошка с гордостью смотрела на помигивающие в сумерках поселки, где сидели у окон и никуда не ехали несчастные девочки, на босоногих деревенских мальчишек, идущих с удочками на вечернюю рыбалку и с завистью махавших ей вслед.
Ночью она проснулась от резкого толчка и услышала в коридоре топот и возню. За окном было темно, но с другой стороны вагона чувствовалась бессонная жизнь большой железнодорожной станции. Антошка услышала, как снаружи гнусавый женский голос по радио произнес: «Со второй платформы отправляется скорый поезд Москва – Кишинев, просьба пассажирам занять места согласно приобретенным билетам».
Антошка собиралась было опять заснуть,
