прощается с мамой, параллельно не упуская возможности обсудить некоторые крайне актуальные темы, и очень скоро я понимаю, что такое прощание (совершенно обыденное для моей семьи) может затянуться надолго.
Я отхожу в сторону и наблюдаю.
Прошла уже тысяча лет, а лохматые тополя кудрявыми кронами по-прежнему шелестят над головой. Из года в год и изо дня в день грубые руки московского ветра гнут их шершавые ветви, однако ничего не меняется: стройные деревья стоически выдерживают напор стихии и времени.
В грязной песочнице играют дети. Я незаметно улыбаюсь – это улыбка скорби по быстротечным сюжетам времени. Ведь, кажется, еще совсем недавно мы сами копошились здесь, будто два крошечных жучка, но у времени нельзя взять отсрочку взросления. И вот теперь это началось – мы постоянно куда-то спешим, что-то ищем, кого-то ждем. Однажды вырастут и эти дети. Придут сюда без видимой цели – постоять в тени кривых арок, послушать, как ветер танцует в листве, побродить по знакомым переулкам – каждый из них пахнет детством и домом. Когда-нибудь и они заметят это: как умело время белой нитью выскальзывает прямо из наших рук, а мы этого как будто не замечаем. Словно невидимая рука с силой швырнула в воздух шерстяной клубок нашей жизни, и вот он быстро катится по асфальту переспелым яблоком, а все, что остается после, – лишь робкий след на тротуарах вечности.
Надеюсь, они никогда не посмеют забыть, откуда все началось. Ведь это невероятно важно: построив дом своей жизни, всегда помнить о том хрупком фундаменте, на котором он держится. Фундаменте воспоминаний.
Да, время уйдет. В конце концов, оно всегда уходит. Но я знаю наверняка: тополя над головой не перестанут шелестеть. Даже если у нас больше не будет ушей, чтобы это слышать. Хочется только непременно остаться в каждом метре этого города, он нечаянно заблудился на скрещенной карте севера, переполненный, но пустой. Дышать в нем пылью весенних дорог и обрести в этом истинный покой – заснуть в колыбели вечности под гулкую мелодию автострад. Большими буквами впечатать свое имя в хмурые стены этих уставших зданий и позже остаться лишь немым эхом в чужих голосах – теперь здесь играют другие дети. Капризный ветер будет все так же протяжно выть и стучаться в окна по ночам, и блики света от проезжающих машин будут рисовать на потолке причудливые узоры. И главное – может, когда-нибудь этот безумный ветер снова станет разносить наши далекие мечты по пустым карманам, и нам – в груде пыли на пустом полу – будет с силой вздымать грудную клетку, мы выдохнем в последний раз и вновь услышим ритм пульса самых далеких прохожих.
* * *
Внезапно я осознаю: я совершенно отвлекалась от того, что сейчас происходит под козырьком подъезда. А там, застыв в неестественных позах, стоят мама и бабушка и пристально смотрят в сторону арки, из темных недр которой вдруг появляется взлохмаченный и отчего-то кажущийся теперь абсолютно потерянным дедушка.
Он хромает. А точнее,
