мое детство, чистотой взглядов терзающее в надеждах на исполнение сокровенного.
Это как экстракт нежности, что бывает в глазах влюбленных и младенцев, этакий концентрат весеннего света и искренности… Экстракт нежности в моих жестах с рождения рисует на стеклах видения и провожает смиренным взглядом небесноглазых деточек на улице, вслед им, счастливым и юным, каждый раз бросая свою весеннюю эйфорию. И пусть сквозняки в воспаленных легких свистят без отпусков, цепляясь тонкими пальцами за изящность ушедшего детства, и светофоры мигают одиноким пешеходам, освещая красно-желто-зеленым дорогу.
А в такие моменты только хочется неслышно прошептать: «Дай им любви и прощения, Боже», – потому что в этой апрельской сказке, среди родных прохожих и уютных крыш, знаешь, Бог, мне снова хочется верить в чудеса.
* * *
Мама рассказывает что-то взахлеб, но я ее почти не слышу. Сижу и пристально наблюдаю за быстрой сменой эмоций на ее красивом лице. Будто невесомым покрывалом дневной свет закутал ее плечи, а в лицо детским восторгом крепко вцепилось хрупкое изящество безмятежности. Так продолжается несколько недолгих минут, а затем квартиру сотрясает звенящий гул телефонного звонка.
Я мечтаю, чтобы со мной навсегда остался этот большой кусок проклятой жизни с ночными посиделками на кухне и пыльными простынями на антресолях, советскими обоями в нелепую розочку и запахом бабушкиной выпечки в полуденной тишине дома. Потому что такой мир не стирается. Не уходит, не растворяется, не пропадает бесследно. Он навсегда остается в нас нежным осадком на самом дне расцарапанного нутра, его оттуда не достать и не выловить, он камнем спит под толщей серых воспоминаний и безликих будней. Но он там всегда. Главное – позволить себе никогда об этом не забывать.
Тем временем утро достигает своей кульминации. Мы с мамой сидим на кухне, пьем чай со вкусом травы, и с этого ракурса мама вдруг начинает казаться мне неожиданно свежей и молодой.
Совсем как тогда, я помню. Лет семь, может, восемь назад. Мы жили еще все вместе, и мама играла мне на пианино. В полдень. В квартире становилось неожиданно тихо, это было похоже на невидимого духа, который влетал через открытые форточки и съедал весь шум. Шум за окнами и шум старого дома. Даже бесконечное бормотание внутреннего голоса – он съедал все.
Оставалось лишь пианино, и я видела, как аккуратно мама поднимает отполированную крышку. В оконный проем лились дрожащие струйки света. Я смотрела на просвет. Было видно, как в беззвучном вальсе кружится пыль.
Она играла мне «Лунную сонату» Бетховена и еще «К Элизе» – мелодию моего детства.
Окна, плотно занавешенные шторами, создавали в комнате абсолютный полумрак. Под эту музыку я начинала тихо кружиться, и никто из нас не произносил ни слова.
Как
