собой зарево нового дня, то тут же вспомнила Зорьку. Эту в общем-то обычную кутырку, живую, непосредственную, которую все бабы то и дело обзывали «рыжей оторвой». Да какая она оторва. Нормальная девка. И грустно осмотрев коптящие куты внизу, подумала. Только зря, наверное, Нахуша не послушал её и оставил при родном баймаке. Глядишь, осталась бы цела.
Данухе как-то само собой пришло на память проклятие этой бабьей породы. Зорькина мама Ухтина была дочерью некой Хавки, большухи соседнего баймака, с которой они хоть и не были подругами, но виделись регулярно. Их сводили в первую очередь, так сказать профессиональные интересы, притом в большей степени, чем просто бабские.
Встретившись, эти две вековухи по давным-давно заведённой традиции подтрунивали одна над другой, обчёсывая языками не стесняясь. Но обиды, ни Дануха на Хавку, ни Хавка на Дануху никогда не держали, хотя и особой любви не проявляли. Просто хорошие знакомые. Очень хорошие и очень давние.
Так получилось, что обе бабы почти одновременно стали большухами в своих бабняках с разницей всего лишь в одно лето. Притом на лето раньше стала Хавка, старая ведьма. Поэтому в первое же знакомство это «чучело высушенное», надув для важности впалые щёки, учила уму-разуму Дануху —«зассыху малолетнюю».
Поначалу новоиспечённая большуха даже обманулась на её матёрость, но быстро раскусила эту худосочную пустозвонку. Вот так они всю жизнь и общались, обнимались, да плюясь зубоскалили. Хавка с некой надменностью, эдак с высока, больше придуриваясь чем по-настоящему, а Дануха «клала на её авторитет большой и толстый», всякий раз вытирая об неё ноги как об травяной коврик.
Но надо признать, что общение между соседскими большухами проходило легко, непринуждённо и всегда весело, хотя, разойдясь, каждая поносила коллегу на чём свет стоит, но беззлобно, почти любя.
Обе возглавили бабняки будучи по возрастным меркам молодыми, по крайней мере и та и другая ещё имели детей на воспитании. И вот, в одну прекрасную зиму, Хавка буквально навязала Данухе в качестве покупной невесты свою последнюю оставшуюся дочь Ухтину, объясняя просьбу неким проклятием их бабьей крови, о чём по большому секрету тогда по пьяни и поведала.
Дануха, как полагается, не поверила в эти россказни, тем не менее в память отложила. И когда Зорька перешла в ярицы, помня предупреждение Хавки дала совет атаману своему сыну, продать девку в невесты, но тот упёрся как бычок и ни в какую.
Престарелый лось, глаз, видите ли, на дитё положил. Да и Дануха, по правде сказать, не очень-то настаивала. Уж больно ей самой хотелось посмотреть, как мать с дочерью грызться начнут ни на жизнь, а насмерть, и насколько была права старая вонючка Хавка. Сому интерес пронял, правда это, или сушёная ведьма заливала ей уши по самые коленки.
Вспомнила Дануха и совсем недавнюю Зорькину выходку, которых эта маленькая срань за свою короткую жизнь наворотила в баймаке целую кучу. На три-по-три бы таких хулиганистых девок хватило бы. Припахала
