могло возникнуть, кого ставить в ворота.
Никакая партийность, «советскость» Яшина не мешала и партнерам по этим сборным, светилам мировой величины, питать к нему лучшие чувства и до сих пор хранить память о русском друге, в чем не раз и не два признавались Пеле, Эйсебио, Беккенбауэр, Чарльтон-младший, Факкетти и другие покорители самых высоких футбольных вершин. Даже холодный и неприступный Ди Стефано, раз появившись в Москве, просил прервать из-за нехватки времени экскурсию в Третьяковку, чтобы успеть (вне всякой программы пребывания) к последнему пристанищу Яшина на Ваганьковском кладбище.
Пересекаясь с мировыми звездами то в матчах сборных ФИФА и УЕФА, то на чемпионатах мира или международных футбольных конгрессах, Яшин никогда не чувствовал ни отчуждения, ни пренебрежения, поначалу только любопытство – все-таки человек из-за «железного занавеса». Знающие себе цену футбольные премьеры с ходу приняли его как равного в свой негласный элитарный клуб избранных. Яшин подбил их на такое приятие и масштабом таланта, и абсолютной естественностью поведения. В один голос, даже одинаковыми выражениями славили советского друга футбольные знаменитости. «Яшин как мастер не вызывает ничего, кроме восхищения, как человек ничего, кроме симпатии», – говорили журналистам, в очередной раз свидевшись с ним, Раймон Копа и Франсиско Хенто.
Приходилось читать в зарубежной прессе, да и самому видеть в Стокгольме, Лондоне и Мадриде, насколько «партийный вратарь», в отличие от многих соотечественников, неважно – партийных или беспартийных, но, как правило, мрачных и нелюдимых, открыт, улыбчив, предупредителен. Может, мне не повезло, но читать подобное о Воронине не доводилось, скорее отмечались его внешняя привлекательность, лоск, элегантность. Тоже неплохо. Что ж, каждому свое. И ночные праздношатания, и предыгровые хождения в загранпоездках по местным барам. Но это я не в осуждение Воронину – каждый поступает как знает. Только, простите, не могу уложить в понятие «западник», как идентифицирует его Александр Нилин.
Приписывая зарубежным тренерам и игрокам свое собственное любование «открытой иностранностью» Воронина, на самом-то деле далекой от рациональных европейских манер, Нилин выдает за нее обыкновенную богемность своего приятеля. Выражаясь языком этого автора, загульность Стрельцова носила более узнаваемые, родные черты, и, равно как воронинской светскостью, публицист восхищается уже его русской бесшабашностью, но в обоих случаях с явным сладострастием приподнимает над Яшиным.
Чем же не угодил бедный Яшин? Не думаю, что такой подход подталкивало расположение к «Торпедо» и особенно к его лидерам, с которыми съеден пуд соли (то бишь выпито – не скрывает Александр Павлович – море водки), но вот вопрос: обеспечивается ли такой близостью к своим героям незамутненность и точность взгляда («лицом к лицу лица не увидать»)? Если и можно объяснить подозрительное отношение к Яшину клубными пристрастиями,
