вражеских солдат. Сколько успеется. Так сказать, погибнуть смертью храбрых. Но потом он вспомнил приказ капитана вернуться живым и задушил этот порыв в зачатке. Он подобрался ближе и увидел невидовцев, столпившихся вокруг столба. Однако ни немецких солдат, ни немецкой техники он, сколько ни вертел головой, обнаружить не мог.
«Может, пехота? – подумал Захарченко. – Расползлись, как тараканы, на постой, вот и не видать».
Также не было видно и немецких флагов. Впрочем, как и советских. Да и вообще никаких тебе транспарантов или плакатов или хотя бы портрета Сталина.
«Капитулировали, гады, – мысленно возмутился Захарченко малодушию жителей. – Все поснимали. Небось еще и хлебом-солью встретили. Ну, конечно. Под советской властью недавно, считай. Вот и предались врагу как родному».
После некоторого раздумья он решил подкрасться еще ближе. Невидовцы тем временем как раз, подустав от бесконечной музыки и немецкой трескотни, начали расходиться. Радиоточка их в общем не впечатлила, да и хозяйством пора заниматься.
Захарченко внимательно вглядывался в лица невидовцев, пытаясь определить, какие настроения здесь царят. Но по лицам он ничего не понял и потому решил выцепить наиболее благонадежного жителя деревни. Таким показался ему отделившийся от толпы дед Михась. Подкараулив его у зарослей боярышника, он тихонько свистнул. Михась растерянно завертел головой и вдруг увидел притаившегося Захарченко.
– Тебе чего? – спросил Михась, испуганно покосившись на торчащее дуло автомата.
– Здорово, дед, – прошипел Захарченко.
– Здорово, коль не шутишь. Живот, что ли, скрутило?
– Юморной ты, дед, как я погляжу, – оскалился Захарченко. – Враг в деревне?
– Это смотря кто кому враг, а кто кому друг, – на всякий случай расплывчато ответил Михась.
Захарченко чуть не поперхнулся от злости и с трудом удержался, чтоб не дать очередь по деду.
«Вот же суки, – подумал он. – Уже им и друг не друг, и враг не враг».
– Значит, немцев любите? – сквозь зубы процедил он.
Михась на секунду задумался – немцев он не то, чтобы любил, но и особой ненависти не испытывал.
– Насчет любви ничего не могу сказать, – ответил он после паузы. – А вояки справные. И одежа у них справная. Особливо сапоги и прочая форма.
– Значит, форма ихняя нравится? – прошипел Захарченко, чувствуя, как кровь волнами негодования окатывает мозг.
– Нравится, – ответил Михась и испуганно покосился на солдата.
«Опять больной из города сбежал, – подумал он, глядя в налитые кровью глаза Захарченко. – Прямо везет мне на них».
– А наша, значит, не нравится? – продолжил тот и до дрожи в пальцах сжал автомат. – В нашей ходить, значит, не хочешь? В немецкой щеголять будешь?
«Заело его, что ли?» – с тревогой подумал Михась, но вслух только удивился:
– Зачем в немецкой? Можно и в нашей. Только к чему мне форма-то?
