бабки срубить. Эти Давиды все в России купили. Нам с тобой, русским, остались тюрьма и сума…
– Я по матери еврей! – усмехаясь, сообщил Профессор.
– Что же в твоей ксиве написано? Еврорус? – спросил Дембель, рассматривая Профессора.
– По паспорту я Иван Андреевич Крылов, русский.
– Ага, и басни пишешь, типа «Ворона и лисица». – Чему-то Дембеля в школе научили.
– Нет, в юности писал стихи, как и все.
– Кто это все? Я стихов не писал.
– Твоя юность еще не закончилась.
– Из тебя еврей, – Дембель запнулся, подыскивая сравнение, и продолжил, глядя на Данилку, важно вышагивающего вокруг костра: – как из пингвина страус.
– А ты, эксперт по национальностям, хоть когда-нибудь Библию открывал? – спросил Профессор.
С этого вечера Профессор, на сон грядущий, пересказывал какую-нибудь книжную историю, из числа тех, что когда-то приводили его в восторг, и часто поражался парадоксальным замечаниям Дембеля, иногда напрочь уничтожающим авторскую идею повести или рассказа.
После четырех суток тяжелого похода вдоль Чери-Ижемской, а затем самой Ижмы, в сорока километрах от Ухты они угнали деревянную весельную лодку. Стоявшая рядом алюминиевая моторная лодка, по их разумению, представляла собой огромное богатство, и Дембель заявил, что брать ее беспредел. Это своеобразное благородство обернулось бедой. Часа через два алюминиевая моторка с четырьмя мужиками, вооруженными охотничьими ружьями, нагнала весельную лодку с Дембелем, Профессором и Данилкой. Дембель передал весла Профессору, пересел на корму и достал Макарова, но это еще больше раззадорило преследователей, и они попытались обогнать деревянную лодку, с тем чтобы заставить ее причалить к берегу.
Деваться было некуда, и Дембель выстрелом из пистолета разнес лодочный мотор. Пока мужики матерились и искали весла, легкая деревянная лодка с гребцом-Профессором стала уходить от погони. Озлобленный владелец моторной лодки прицелился и выстрелил. Расстояние было небольшим, и весь заряд картечи достался Дембелю. Прижимая к груди ладонь левой руки, он сполз на дно лодки.
Профессор хотел бросить весла, чтобы помочь раненому, но Дембель настойчиво шептал:
– Греби! Греби! Иначе и тебя подстрелят.
Дембель прикрыл глаза. Положение его было безнадежным. Не нужно было быть медиком, чтобы понять, что правое легкое разодрано в клочья. То справа, то слева из-за спины Профессора выглядывал встревоженный Данилка.
– Иван Андреич, не плачь! – Дембель открыл глаза. – Помнишь, как в рассказе о прокаженном: «Он жил и умирал свободным». Я, Виктор Егоров, тоже прокаженный. Ударил пьяного прапора штык-ножом. Первый раз дневалил, может, что-то и не так сделал, а он мне кулаком по зубам. Я не сдержался и за нож, он за пистолет, только я быстрее оказался. Этого не жалко,
