в том, что я должен убедиться на все сто процентов: есть убедительный мотив и четкая социальная необходимость. Так всегда было. Всегда. Эта женщина не проститутка. Вот и все. Да, она грузинка, но это не делает ее проституткой.
С тех пор как жители Кавказа и Центральной Азии обнаружили, что для них открылся парадный вход в Европу, грузины, армяне, азербайджанцы, украинцы, а также рабочие из Казахстана и Туркменистана, сирийцы, ливанцы, иранцы, курды десятками тысяч наводнили Анатолию, пряжку на поясе большой Евразии, которую держит Стамбул. Именно так Георгиос понял причину, по которой Лефтерес отказался сочинять памфлет. Стамбул и раньше был многонациональным городом, и понятно, что он вскоре снова станет настоящей мировой столицей. Время турок заканчивается. Грузины и греки в одинаковом положении – приезжие.
– Кстати, знаешь, кого я видел вчера на Гюнешли Сок? – спрашивает Константин. – Ариану Синанидис.
– Сколько уже прошло с тех пор, как она уехала в Грецию? – задает вопрос Лефтерес.
– Сорок семь лет, – говорит Георгиос Ферентину. – Что она тут делает?
– Либо речь о завещании, либо имущественный спор. Зачем еще сюда возвращаться? – хмыкает Константин.
– Не слышал, чтобы кто-то умер, – замечает отец Иоаннис. В таком тесном сообществе, как греческая диаспора в Стамбуле, где все друг друга знают, каждая смерть – это маленькая катастрофа.
И тут взрывается бомба. Звук взрыва глухим эхом отражается от фасадов домов. Взрыв небольшой, едва отличимый от обычного шума утреннего трафика, но четверо мужчин за столом вскидывают головы.
– Как далеко?
– Я бы сказал, меньше километра.
– Намного меньше. Это мог быть просто детонатор.
– А где примерно, по-твоему?
– Я бы предположил, в районе площади Топхане.
– Никаких предположений, это точная наука.
Константин кликает по ленте новостей в смарт-газете, лежащей между чайных стаканов и кофейных чашек, и сообщает:
– Проспект Неджатибей. Бомба в трамвае.
За прилавком Бюлент сжимает кулак:
– Да-а-а!
– Вот ведь сукин сын! – восклицает Лефтерес. – Сколько он выиграл?
Георгиос Ферентину достает свой цептеп. Большой палец неуклонно скользит по иконкам.
– Рынок террора взлетел на двадцать пунктов.
– Господи Иисусе, помилуй всех нас, – говорит отец Иоаннис, сжимая четки.
– Тогда завтрак за счет заведения! – объявляет Бюлент.
Георгиос Ферентину никогда не считал экономику «мрачной наукой»[14]. Для него это прикладная психология, самая гуманная из наук. В романе между желанием и неприятием есть глубокие человеческие истины, а в сложных хитросплетениях финансовых инструментов чувствуется утонченная красота, такая же отчетливая и изысканная, как любая из миниатюр
«Мрачной наукой» экономику назвал Томас Карлейль.
