style="font-size:15px;"> – Пять лет гарантии. Откуда эта цифра? – внезапно заговорил Олег.
– Это усредненная цифра, – твердо произнес Балашов. – Но существует конкретный человек с индивидуальными характеристиками организма. Я знаю людей, которые после операции прожили до глубокой старости.
– Вот и она верит… А я…
Он безнадежно махнул рукой и отвернулся к окну.
Балашов потянулся к бутылке, плеснул в стаканы по пятьдесят граммов.
– Давайте выпьем, – предложил он. – За Юлию.
Олег молча взял стакан и залпом осушил его.
– Сейчас бы закурить, – морщась, пожаловался он.
– Я тем же страдаю.
– Ладно, потерпим, – как бы приказав самому себе, сказал Олег и взял со стола яблоко.
– Вы счастливый человек, – неожиданно сказал Балашов.
– Вот те на! – изумился Олег, забыв надкусить яблоко, которое держал возле рта.
– Да-да, и не спорьте. Вы любите свою жену. И она вас, судя по всему. У вас это взаимно. Такое редко бывает. А вот мне не повезло…
Олег пристально смотрел на попутчика, удивляясь перемене, произошедшей с его лицом. Невозмутимо-спокойное, оно вдруг обрело черты горькой безысходности.
– Страшно признаваться в этом в пятьдесят лет, когда молодость позади, – продолжал Балашов, опустив глаза. – Но это данность, и от нее никуда не денешься. Не было в моей семейной жизни такого трепета, как у вас. Таких близких отношений.
Он посмотрел в глаза соседу, и тот внутренне содрогнулся от метнувшейся на него тоски, застарелой, незалеченной.
– Ирины уже нет. Умерла от сердечного приступа год назад.
Мы тоже молодыми поженились. Я курсант, она студентка первого меда. Вначале ее капризы и эгоизм казались забавной игрой. Но шли годы, а она не менялась. А если и менялась, то в худшую сторону.
– Вы любили ее?
– Теперь не знаю. Скорей всего, была молодая страсть. Она хорошенькая была. Природная блондинка, с фиалковыми глазами.
– Редкая красота.
– Да, редкая, – равнодушно подтвердил Балашов. – Такая же редкая, как и ее больное самолюбие. Она выросла в семье профессора и оперной певицы. У них были слуги. Ирина берегла руки для игры на фортепьяно. Но когда мы оказались в гарнизоне, где воду брали из единственного колодца, а печь растапливали соломой… Короче, большую часть домашней работы делал я. Она не работала, а по дому лишь кое-как готовила обед. Когда родился сын, то и готовить пришлось мне. Нет, я не хочу все свести к пошлым упрекам… Хотя, сами понимаете, после двенадцати часов работы в экстремальных условиях как-то по-особому хочется домашнего уюта и женской заботы. И все же не в этом дело. Мы все больше отдалялись друг от друга. Она плакала, упрекала меня во всех ужасах быта, в том, что она губит себя в этой глуши, а я не могу потребовать у начальства лучших условий. Мы перестали разговаривать. А потом и… Одним словом, и в сексе мне
