с твоего плеча в руки какого-нибудь карманного умельца.
Да, шутить Фриц умел не особо. Английский юмор не был ему присущ. Агриппина повела рукой, пытаясь отклонить предложение – она любила гулять сама, особенно, когда сумерки встречались с дневным светом, когда было еще светло, но фонари уже загорались. Это такая тонкая волшебная грань, напоминавшая ей о прогулках с отцом – сладостные моменты, когда они заходили в ярко освещенные магазины, покупали мандарины, которые восхитительно пахли и выходили уже в вечер.
А вообще Агриппа не любила ходить одной по мрачным улицам, ей вспоминались детские страшилки. Смешно, но бессознательный ужас и нелогические надуманные цепочки событий окружали ее по мере углубления в темноту. Она любила освещенные мягким светом центральные проспекты города, где на уличных кафе еще в эту пору иногда сидели постояльцы, попивая горячий чай или глинтвейн. Но даже в таких центральных районах можно ненароком свернуть за поворот и оказаться почти в непроницаемой тьме, откуда тянутся к тебе невидимые руки мрака, страха и животного ужаса.
Случилось раз, что ее одернул какой-то наркоман или кем он там был, на одной из таких улиц. Агриппина оцепенела и не могла пошевелиться. Она до сих пор не понимает, что с ней тогда случилось, почему из-за этого почти нелепого случая все ее страхи всплыли, будто мусор на поверхность океана. Тогда она почти не осознавала происходящего. Тот парень дважды дернул ее за сумку, пытался выхватить бессознательно поднятый ею к уху телефон, чтобы позвать кого-то на помощь, а потом просто ушел, развернулся и ушел. Навсегда. И больше она никогда его не встречала, хоть и запомнила его. Несчастный парень – жертва экономического сговора. Если не слез с иглы, то уже давно умер, ведь лет десять как прошло с того случая. Агриппина была тогда еще юной, лет девятнадцати, а сейчас это красивая высокая девушка, как грациозная лань, шагавшая в элегантных полуботинках.
Одна часть души простила того парня, вторая часть души хотела мстить и продолжала ненавидеть, потому что он вырвал ее из девичьих грез и заставил посмотреть на все ужасы, происходящие в мире, будто окунул лицом в мутную воду, где она увидела отчаянные лица и глаза, наполненные животным страхом, истязаемые и мучимые физически и душевно. Что она могла сделать? Мир испокон веков несправедлив, кто бы за него не умирал. Но она не могла смириться. И это давало ей смелость жить в настоящем мире, где есть место красоте и отвратительным вещам. Как она могла себя уберечь еще раз? Как знать, что она в безопасности, когда она одна?
Это был ее тайный призрак прошлого. Она носилась с ним, как с пришпиленной булавкой к одежде. Если ее отстегнуть, утратила бы она свою бдительность? А может наоборот, она мысленно была бы в большей безопасности? Наверное, все же первое. Она боялась потерять бдительность, забывая, что этим ограничивает и сужает широкий мир до самой себя. Животный инстинкт просыпался в ней. Иногда в моменты таких мысленных блужданий по лабиринтам сознания
