шагнула ко мне, схватила мои руки и сказала по-немецки:
– Это ужасно! Зачем ты сюда пришел?
Она хороший человек, подумал я, глядя в ее влажные глаза. Она мучается от угрызений совести, будто виновата в случившемся.
– На место! – спокойно приказал ей Бэл.
Тенгиз взял меня за воротник пуховика и заставил сесть на кровать. Глаза его хищно блестели, физиономия просто сияла от восторга.
– Так ответь мне, переводчик, ты зачем сюда прискакал? Мы ж тебя отпустили, сокол ты наш ясный! А в ту халабуду зачем тайком лазил? – кивнул он в ту сторону, где стоял мой вагончик. – Что ты там искал?
– Я здесь работаю, – ответил я и с опозданием прикусил себе язык.
Террористы переглянулись. Тенгиз подсел ко мне и положил руку мне на плечо.
– Ягодка ты наша! Мы ж тебя, родного, ждем – не дождемся. Что ж ты сразу, на канатке, не сказал, что работаешь начальником спасотряда? Мы б тогда по твоему дражайшему телу не били и пуховичок отдать этому комсомольцу-добровольцу не позволили бы. Тебя же беречь и защищать надо, как родину-мать.
Я молчал. Бэл налил в стакан водки и протянул мне:
– Выпей, а то ты на черта похож.
– Спасибо, – отказался я.
– Как хочешь.
Он выпил сам, выгреб ножом из банки паштет и толстым слоем намазал на хлеб. Я повернулся к Мэд, которая все это время не сводила с меня глаз.
– Все в порядке? Тебя не били? – спросил я.
За нее ответил Гельмут:
– Все в порядке, Стас… Если, конечно, так можно сказать, – сказал он, горько усмехнувшись, и добавил: – В России это есть порядок.
Гельмут придвинул к себе два стакана, плеснул в них на сантиметр и протянул граненый мне.
– Твое здоровье, Стас! – сказал он, поднимая свой стакан и приглашая меня выпить.
Все-таки молодец этот старый хрыч!
Глушков, всеми забытый, никому не нужный и не интересный, сидел в стороне, отщипывал от куска хлеба крошки и отправлял их в рот. Пуховик, который я ему дал в вагоне, лежал на кровати рядом с черной курткой. На Глушкове остался легкомысленный зеленый свитер с красными ромбиками, из-под заштопанных рукавов которого выглядывали рукава старой, застиранной фланелевой рубашки. Часы на кожаном ремешке, с мутным, выцветшим циферблатом он снял и положил на стол перед собой. Я вспомнил, как этот странный парень упал на колени перед Тенгизом, умоляя взять вместо Маши его. Бывают же люди!
Выпив, Гельмут стал активно и с аппетитом есть, словно хотел показать, что не обращает внимания на бандитов, не боится их и действует так, как привык. Мэд вяло тыкала вилкой в тарелки, думая о чем-то своем, и нередко подносила ко рту пустую вилку. Я расслабился, мысленно плюнув на весь преступный мир, и последовал примеру Гельмута. Мы выпили еще по глотку виски, хотя это прославленное пойло я ненавидел и с большим удовольствием выпил бы водки, но надо было продемонстрировать солидарность с Гельмутом.
Когда мы закончили
