вопросы (он немного поморщился)… – и тут я задумался, – которые были мне заданы 8 июня 1973 г. полковником Комитета государственной безопасности (я уже писал) тов. Горбатых Ф.В. (он поморщился еще больше и заметил, что этого бы писать не следовало, но согласился и с этим). – Потом я сделал паузу, и Федор Васильевич, продолжая держать меня на прицеле, застыл…
Я подумал и написал:
«Политически невыдержанных магнитофонных записей, а также политически невыдержанных литературных произведений (своих и чужих) не имеется…»
Федор Васильевич дотронулся до моего локтя и перед «не имеется» велел мне чуть повыше аккуратно дописать «у меня», «а то, знаете, так не совсем понятно, у кого».
«…А также, – продолжал я дальше, – никогда и нигде не позволял политически невыдержанных высказываний».
И здесь он опять усмотрел неточность и перед «не позволял» заставил меня дописать слово «я», «а то, вы же со мной согласны, тоже не совсем ясно».
Тут Федор Васильевич понял, что сейчас я поставлю подпись, и снова забеспокоился. Ведь еще же столько вопросов!
Но я ему объяснил, что все остальные вопросы вошли в предыдущий, а я уже на него ответил.
Тогда он предложил мне написать, ну хотя бы так: а на остальные вопросы я больше ничего объяснить не могу. (Уж больно ему хотелось, чтобы я ну хотя бы здесь, но все-таки ввернул в письменном виде слово «объяснить».)
Но я уже написал: а на остальные вопросы я больше никаких ответов дать не могу.
И, поставив число, расписался.
Все еще не веря своим глазам, он, метнувшись, схватил со стола лист, а то еще, чего доброго, что-нибудь такое отмочу – и тогда весь его титанический труд пойдет насмарку, и, запихнув вместе с ворохом так и не понадобившихся заготовок в папку, чуть ли не вытер со лба капли пота.
Конечно, он рассчитывал если и не на художественное произведение, то уж, во всяком случае, не на одну-единственную страницу; да и та была заполнена всего лишь наполовину.
Но зато моей собственной рукой. Да еще и вдобавок подписана.
И Федор Васильевич опять заулыбался и снова сделался разговорчивый. Все еще приходя в себя, он как-то укоризненно приговаривал:
– Какой же вы все-таки, Анатолий Григорьевич, недоверчивый. Ведь сколько пришлось потратить времени на такой пустяк!
И, действительно, было уже семь часов. А сюда я пришел ровно в два.
Я Федору Васильевичу пожаловался:
– Теперь мне сегодня будет.
И Федор Васильевич мне посочувствовал:
– Да. Представляю.
И мы с ним еще минут двадцать поговорили о моей личной жизни.
Оказывается, в этом отношении Федору Васильевичу все досконально известно. И даже все выражения, которыми иногда меня Зоя награждает. И он не представляет, как это я, можно сказать, интеллигент в самом высоком смысле этого слова, могу такое терпеть.
А про Зою он выразился так:
– На двух мужьях обожглась, а теперь на
