style="font-size:15px;"> – Моя жизнь – похоже, ты ее спас! – Карточка гласила:
Телефонный справочник, Многие регионы
– Это ты? Такэси?
– Как Люси и Этел – если попадешь в беду! – Он сыграл несколько тактов на уке. – На жизненном распутье, когда тебе занадобится по-настоящему, ты – вдруг вспомнишь! что у тебя есть эта карточка – и куда ты ее заначил!
– Не с моей памятью.
– Вспомнишь-вспомнишь. – И тут он просто слился со средой, стал невидим в вечеринке, что затянется на всю ночь, а теперь, с отбытием визитеров, переключилась на верхнюю передачу.
– Э-эге-ей, – заговорил с залом Зойд, – я слыхал о таких профессиональных навыках, но не уверен, что мне хотелось бы связываться с подобным типом омбре повышенной прочности, ничего, понимашь, личного, тоись если ты еще где-то тут и меня слышишь. А? – Нет ответа. Визитка отправилась в карман, потом в другой, в долгую череду карманов, бумажников, конвертов, выдвижных ящиков, а также коробок, выжив в барах, прачечных-автоматах, торчковой забывчивости и зимах Северного Побережья, до самого утра, неведомо, увидит ли он ее снова, когда он вдруг вспомнил, где она после всех этих лет, и отдал ее Прерии, словно ей эта карточка все время и полагалась.
Дома между сменами, Френези сидела с чашкой кофе за столом на кухне в квартире где-то в еще старом, центральном районе бледного и волглого города в Солнечном поясе, в чьем почти-знакомом названии уже довольно скоро гражданским глазам будет отказано федеральными разметочными карандашами, солнечный свет лился внутрь не смягченно древесной листвой, и чувствуя себя, подобно мелодии, что всегда отыскивает свой домашний аккорд, втянутой, принятой, транквилизованной обнадеживающими перекоммутациями прошлого, среди коих многие, вроде сегодняшней, включали ее неведомую дочь, Прерию, в последний раз виденную крошкой, что полубеззубо ей улыбалась, рассчитывая, что вечером она, как обычно, вернется, стараясь вывернуться из рук Зойда, в тот последний раз, и к Френези. Много лет, когда бы они с Блицем ни заезжали в какое-то новое место, теперь уже рефлекторным суеверием, вроде набрызга солью и водой в каждой комнате, мысли ее возвращались к Прерии, и туда, где при каждой новой перекоммутации, она бы спала – иногда к младенцу, иногда к девочке, кою она вольна была себе воображать.
Дальше по кварталу, циркулярные пилы металлически ревели ослами иии-йух! иии-йух! среди падений молота, грузовиковых двигателей, грузовиковых радио, не слишком-то много всего этого теперь запечатлевалось, пока Френези развлекалась образами созревшей Прерии-подростка, несколько походившей на нее саму, в каком-нибудь калифорнийском пляжном шалмане, прикинутой, как коза с разворота, извивается в объятьях какого-нибудь сёрфера-богодула в пушистых усищах, по имени Шон или Эрик, среди люстр с пластиковыми плафонами, мурчащей радиотехники, заляпанных пакетов от гамбургеров и давленых пивных банок. Но увидь я ее где-нибудь на улице, напомнила она себе, я ее даже не признаю… еще одна девчонка-подросток, никакой разницы с крысятами из торгцентров, которых она каждый день видит на работе
