Ваше замечание неуместно, – сказал Дробов, – потому что я только что говорил об отсутствии в момент зачатия святости и трепетности. Нельзя понять это, если рассуждать с позиции духовности. Попробуйте уничтожить человека только духовно, и вы получите монстра; пройдет совсем немного времени, и вы будете вынуждены уничтожить его физически. Вы поймете свою ошибку, но зачем тянуть?
Рогожина не пожала плечами, она снова кивнула. В беседе с Дробовым – особенно когда тот задавал неожиданные, нестандартные вопросы, ей не удавалось использовать обычный в таких случаях прием: задать ответный вопрос, направить разговор в определенное русло, чтобы интервьюируемый стал просто респондентом и не перехватывал инициативу. С самого начала беседы инициатива была в руках Дробова, он философствовал, умело использовал цитаты, дважды вспомнил древних мыслителей. Разговор пошел по кривой, и даже не очень опытная Светлана, прежде чем задать очередной вопрос, почувствовала, что так даже лучше. Интервью получалось необычным.
– Давайте вернемся к вашему «духовному отцу», Сталину. Ведь давно доказано, что Сталин был параноиком…
– А кто это доказал? – На лице Дробова промелькнула улыбка. Быстро согнав ее, снова задал вопрос: – Кстати, вы читали новую книгу Радзинского о Сталине?
– Я… да. – Рогожина замешкалась, книгу она не читала, хотя передачи Эдварда Радзинского о вожде смотрела. – А вы тоже читали?
– С большим интересом. Радзинский очень точно определил, что Сталин не был ни безумцем, ни маньяком, ни, как вы говорите, параноиком. Сталин был «то, что надо», он был нужен нам всем. И сейчас его не хватает. Он не убивал друзей, он приносил их в жертву идее, он был близок к ней, но его подвела, а точнее, сгубила мягкость.
– Более точно это можно определить одним словом – «чистка».
– Какая разница? Давайте назовем это чисткой. Вот если бы он успел почистить евреев, его империя осталась бы навечно.
– У вас патологический подход к этому вопросу.
– Я так не считаю; я, например, не испытываю эротического сладострастия, когда читаю откровения палачей. «Палач и жертва знают одно, в этом они равны».
– Здесь, в вашем кабинете, более приемлема множественная форма: палач и жертвы.
На это замечание Дробов мог отозваться также нестандартно, а он выразился, как вначале показалось Светлане, заученно, но без поспешности.
– Да, сверхчеловек и недочеловеки.
– Страшная мораль, – тихо заметила журналистка.
– Мораль без страха не смотрится. Нет цели без морали, цель оправдывает средства, отвергая метод, и победителей не судят.
– Куда же делась мораль в вашей последней фразе? Где она?
– В страхе.
Рогожина вернулась на прежние позиции.
– А вы в какой-то мере осуждаете Сталина, взять хотя бы ваши слова о его мягкости.
– Осуждаю, потому что он не победил. Я знаю, как продолжить борьбу, как стать победителем.
