style="font-size:15px;"> Фунтик не без основания волновался, когда друзья вышли на финишную прямую. Ладошки покрылись холодным потом, в точности как перед романтическим свиданием со следователем.
Хутор, в котором молодожёны сочетались пролетарским браком, назывался Беляевкой. Беляевка делилась на три субъекта, являя собой полноценную федерацию.
Первая Беляевка, состоящая из дюжины домов, находилась в версте от средней.
Средняя, – с полусотней домов, где и происходили события, разделялась с первой
колхозным полем, восточную часть которого ежегодно арендовали у колхоза корейцы:
под кауны и цибулю.
Посреди поля, на холме, расположилось кладбище, которое осенью неизменно
распахивали и хуторянам, перед Пасхой, дабы привести в порядок могилки, приходилось
протаптывать тропинку, матеря тракториста Хому, коему не хотелось лишний раз
поднимать борону.
Впрочем, в деревне хоронили крайне редко, принуждая покойников и родственников к утомительному путешествию в Поповку. Там какая-никакая церквушка: деревянная, древняя и убогая, с батюшкой Валерием, своим мощным раскатистым басом доводившим до исступления богомольных старух.
К тому же, в Пасху на кладбище в Поповке было многолюднее и интереснее. Люди съезжались с окрестных хуторов: из Дячек, Мокроталовки, Мосаловки, Каюковки, Атаманска и, естественно, из федеративной Беляевки…
Между средней и третьей Беляевкой − речка Глубочка, узкою лентою крадущаяся в камышах, делала кульбит. Сюда неизвестно откуда завезли песок, организовав хуторской пляж. Сюда же на обеденную дойку пригоняли стадо коров. Коровы, спасаясь от жары и оводов, весь свой заслуженный перерыв проводили по самую шею в воде.
Тут же сновала, ныряла и бултыхалась детвора, нисколько не смущая крупнорогатых монстров. В июльскую жару идиллическая картина у излома речки напоминала эпоху Возрождения. Место это хуторяне называли Стойлом, и оно было излюбленным для всех: от мала до велика. Летом на Стойле до утра не умолкали казачьи песни и лихие игрища.
Нарушая законы пропорциональности, между второй и третьей Беляевкой, в тени огромных верб, укрылся дом отшельников Цындриных − один из всех построенный «мордой» к речке. Цындрины, старик со старухой, нажили себе единственного непутёвого сына, который не прижился в деревне, предпочитая городскую тюрьму.
Старый был наивен до безобразия, и его окончательной точкой зрения на те или иные международные события была та, которую проповедовали по телевизору.
В третьей Беляевке жили по большей части железнодорожники, своею сторублёвой зарплатой вызывавшие открытую зависть и скрытую ненависть колхозников. Железнодорожники же, в свою очередь, завидовали колхозникам, денно и нощно тащившим со свинофермы комбикорм, поэтому свиньи в лабазах хуторян были справные и ленивые, в отличие от поджарых, взращиваемых коллективно.
