Потом тосты продолжила Валентина Ивановна. В этих тостах была какая-то тоска и жалоба на свою одинокую жизнь. Муж умер тринадцать лет тому назад, оставив приличное наследство детям, двум дочерям. Квартира трехкомнатная почти в самом центре Москвы на втором этаже, дача и приличный участок и килограмма два золотых монет царской чеканки. Золото, правда, запрещено, можно заработать срок, но ведь когда-то все отменят, надеюсь. Девочки скромные, работящие. Сонечка окончила педагогический институт, Надя учится. Дай им бог счастья… в семье.
Это был самый хороший, самый умный тост и за него нельзя было не выпить до дна: мне коньяк с шампанским, женской половине только шампанское.
Моя будущая теща ждала ответного тоста, но у меня еще не было такого тоста и я что-то промурлыкал и в знак собственного поражения выпил еще один стакан, а девчонки меня поддержали. В общем где-то к восьми часам все мы назюзюкались так, что и речи не могло быть о моем отъезде, а Сонечка держаться за руль не умела.
– Ничего. Александра Павловича мы положим в основной спальне вместе с девочками. Большую кровать займут Соня с Надей, а гость отдельную, что у окна. Я же поднимусь на второй этаж. Там, правда излишняя вентиляция, но сейчас ведь лето, не так ли.
– Все равно! – махнул я рукой, которая почему-то не повисла, а упала на колено..
– И нам все равно, – сказала Надя.
Что было дальше, я слабо помню. Помню, что я проснулся где-то в четвертом часу утра, когда уже стены побелели, а на улице, где-то далеко раздавались голоса птиц, и мне надо было на улицу по маленькой нужде. Я как воришка открыл дверь ключом, торчащим в замочной скважине, и вышел на улицу. Воздух показался холодным, но чрезвычайно свежим, отчего я полностью проснулся. «А где же Сонечка и Надя? Я что один, что ли?»
Вернувшись в комнату так же тихо и ступая осторожно, я приблизился к кровати, где мирно посапывала Сонечка, лежа на боку. Сняв с себя рубашку, в одних трусах, где уже буянил мой дружок, я приподнял одеяло и юркнул Сонечке под бочок. Она попыталась повернуться все еще во сне, но я тут же обхватил ее за плечи и прижался к ней, к ее горячему телу всем своим ростом. Она открыла глаза, почувствовала, как я уперся ей в живот ниже пупка и замерла: горячая струя полоснула по ее спине и застряла внизу, в том самом месте, куда я стремился внедриться, во чтобы то ни стало.
Я прилип к ее губам, таким мягким, таким горячим и пухлым, слегка вывернутым, а моя рука уже скользила по ее животу, пока не застряла в бугорке, покрытом растительностью. Соня замерла и слегка откинула голову назад. Ножки и ручки стали ватными, и я мог делать с ними, что хотел. И конечно я их раскинул в разные стороны, а ее ножки заставил согнуть в коленях. Она подчинилась. Что было дальше описать невозможно, да и не нужно, потому, что у каждой пары все по-своему. Вся эта прелесть вмещается в одно предложение. Это было прекрасно. С этого времени меняется отношение друг к другу. Один человек как бы врастает друг в друга, обменивается генами. Но этот обмен может не состояться, может пройти незаметно, не оставить никакого
